Рельсы ломались, паровик оступался, — но как будто бы стал привыкать. Он уже бегал с пятью гружеными вагонами; бегал так, что лошадь только вскачь могла за ним поспеть. Нет, если б рельсы держали как следует, все было бы отлично!
«Ничего, научусь, — думал каждый раз после работы паровик. — Главное — упорство. Главное — упорство!»
Но не так думал Ричард Тревитик.
— Нет, Вивьен, — говорил он товарищу, — это не то…
— Что не то, Ричард?
— Да я говорю про паровоз — не потянет он поезда. Настоящего поезда, вагонов десять, — сказал досадливо Тревитик.
— Ты же так рад был первое время, помнишь? Ходит ведь, и здорово.
— Хорошо здорово, коли по десять раз в день с рельсов сходит, — ворчал Ричард, — и рельсы ломаются.
— Ну, рельсы можно покрепче отлить, намостить погуще подкладок! — утешал Вивьен.
— Эх, главное то, что он не может, никак не может потянуть поезда, — раздраженно сказал Тревитик.
— Надо попробовать, — попытался возразить Вивьен.
— Да чего там пробовать? Это всякому мальчишке ясно. Рельсы гладкие? Чего ты молчишь? Я спрашиваю: рельсы гладкие?
— Ну, гладкие, это и хорошо…
— Стой! — перебил Тревитик. — Колеса гладкие?
— Гладкие, — вполголоса ответил Вивьен.
— Ну? Не понимаешь? Вот поставить тебя в стеклянных сапогах на гладкий лед — много ты потянешь?
Вивьен молчал.
— Это кататься хорошо по гладкому, а самому катить не очень-то! Надо сапоги с гвоздями.
Вивьену стало весело: он представил себе паровик на четырех коротеньких ножках вместо колес и в огромных толстых башмаках с гвоздями, как у горных пастухов. Паровоз пошевеливает коротышками и бежит вразвалочку. Вивьен рассмеялся.
— Чего ты хохочешь? — спросил Ричард. — Опять какую-нибудь ерунду придумал?
Но Вивьен не мог говорить: он топал по ковру ногами, представляя, как будет бежать паровоз.
— Пуф-пуф! — приговаривал он сквозь смех.
— Вот ерунда! — расхохотался Тревитик. — А впрочем, так и будет. Вот увидишь. У меня уж есть в голове мысль. Но ведь ты согласен, что колесо будет скользить? Нет! Я серьезно.
Вивьен задумался.
— Да, ты прав. Впрочем, я от многих это слышал.
— Вот-вот, это же сразу видно.
«Займусь когда-нибудь этим делом непременно», — думал Тревитик.
Он чувствовал, что стоит на правильном пути. Но пылкий изобретательный ум уж соблазнял его другой мыслью: Тревитик уж думал о землечерпательной машине, он на время охладел к паровозу.
«Да, да, — думал он, — тут надо как-нибудь устроить больше сцепления между колесами и рельсами».
Не один Тревитик — все почему-то верили, что паровоз непременно будет скользить по гладким рельсам. Так думал и англичанин Бленкинсон.
О! он заставит паровоз ходить не поскальзываясь.
Новый паровоз
Бленкинсон построил новый паровоз.
Это был тот же паровоз Тревитика, на четырех колесах. Но эти колеса свободно катились, как у вагона: шестерни их не задевали; нет, шестерни вертели теперь новое, пятое колесо. Оно было с зубцами и цеплялось за зубчатый рельс, за чугунную гребенку, которая шла вдоль всего пути.
— Вот он, сапог с гвоздями, — говорил Бленкинсон, указывая на пятое колесо.
Это колесо и вертел паровоз своими шатунами, налегая на шестеренки.
— Теперь уж не скользнет! — радовался Бленкинсон.
«Я ведь и не скользил, — думал прежний паровоз, — может, я и десять вагонов потянул бы. Рельсы проклятые, неловкие, вот в чем все дело — до сих пор колеса ноют».
И он смотрел, как его сын, новый паровоз, царапался по зубчатому рельсу, как рак на суше. Он дулся, тужился и скреб своими зубцами. А рельсы по-прежнему лопались, подгибались, зубцы заедали, тарахтели. Хозяин злился, огорчался. Заставлял чинить насыпь, подкреплять рельсы.
И наконец плюнул на всю затею, — никто не хотел больше возиться, раз ничего не выходит, и снова лошади впряглись в вагоны, защелкали кнуты, загукали погонщики, и все пошло в копях по-старому.
— Давно бы так, — говорили старики рабочие, — а то сколько шуму, сколько рельсов зря поковеркали… Эх, инженеры!
Но все-таки развелись в копях зубчатые паровозы и с грехом пополам, через силу, с натугой царапались по рельсам. Рабочие проклинали паровоз, издевались и не называли иначе, как чертом. А он старался изо всех сил, его трясло, он болел, его поправляли с проклятиями и руганью.