Еще менее удовлетворительна статья о Жуковском. Вообще г. критик не благоволит к Жуковскому, но потому что этот поэт не соответствует его личным убеждениям об искусстве, а не по какому-нибудь чувству личности, ибо тон всей статьи самый благородный, а во многих местах видна горячая любовь к поэту, которою критик как бы невольно, вопреки своим воззрениям, увлекается. И как не любить горячо этого поэта, которого каждый из нас с благодарностию признает своим воспитателем, развившим в его душе все благодарные семена высшей жизни, все святое и заветное бытия? Это беспрерывное стремление куда-то, это томительное порывание в какую-то туманную даль, за которою тускло мерцает заря лучшей жизни; эта вечная грусть по каком-то недостижимом идеале блаженства, тоскливое воспоминание о милом «прежде», в котором жизнь была так прекрасна, так полна надежд и удовлетворения; это всегдашнее недовольство настоящим, которое богато только утратами и страданием; эта благородная покорность воле провидения; эта гордая и твердая вера в вечность любви и жизни –
непреходящность того, что выражается в преходящих явлениях мира; это грустное наслаждение роскошью прекрасной природы, это всегдашнее прощание с обаятельными радостями земного и перенесение всех упований по ту сторону жизни, туда, где свершение всех обетований души и мистических предчувствий полного любви и страдания сердца, где вечная весна, неувядающие цветы радости, где нет разлуки с милым; – что это такое, как не первое пробуждение духа, сознавшего себя духом?.. И в каких дивных образах, прозрачно сотканных из волнующихся туманов, вечернего сумрака и алой зари, в каких мелодических звуках, – похожих то на звуки эоловой арфы, пробуждаемые дуновением зефира, то на ропот гремучего ручья, – передал нам их наш унылый певец?.. Есть в жизни человека момент, когда он вырывается из объятий матери-природы, отвергается ее упоительных наслаждений, – и душа его грустит без всякой причины к горю, сердце сжимается страданием, без всякой внешней причины, – и сладка ему грусть его, и любит он свое страдание, и лелеет его, и жаль ему расстаться с ним… Юному человеку скучно и тесно на земле, и крыльев бы, крыльев ему – он полетел бы за ее таинственный занавес, облетел бы все эти лучезарные звезды, так приветливо, так родственно манящие его к себе своим алмазным блеском!.. Может быть, там он увиделся бы с какою-нибудь родною ему душою, с милым сердцу, утраченным на земле… Что же такое эта кроткая грусть, что же такое это сладкое страдание? что же такое эта унылая мечта о тихом сне в хладных недрах земли, – когда же? в поре, кипящей надеждами и силами юности, в поре веселия и наслаждения? что же такое это недовольство землею, это томительное, бесконечное стремление в ту сторону, которой нет имени, нет пределов? – Это пробуждение юного духа, переставшего быть телом; это порыв к бесконечному, это стремление к тому, что скрывается за действительностию?.. Но разве оно, это таинственное