Когда евреи стали служить в русской армии, Николай I распорядился, чтобы их - наравне с мусульманами - награждали орденом святого Георгия за военные заслуги, а за беспорочную двадцатилетнюю службу - орденом святой Анны. После Крымской войны представили к награде шесть одесских врачей, которые несли "самую трудную и гибельную для здоровья службу". По этому поводу разгорелись в Петербурге жаркие споры: некоторые сановники считали, что нельзя награждать евреев орденом, который имеет форму креста, и потому следует ввести для них особые знаки отличия. Но это предложение не прошло, и евреев продолжали награждать на общих основаниях.
* * *
Герцель Янкелсвич Цам был схвачен "хапунами" в восьмилетнем возрасте, прослужил в армии сорок один год и сохранил свою веру. Он дослужился до фельдфебеля, сдал экзамен по программе юнкерских училищ, и все офицеры полка ходатайствовали о присвоении ему офицерского звания. Специальным указом Александра II Цам был произведен в прапорщики, затем в чине штабс-капитана командовал ротой, которая при нем стала образцовой, но все ходатайства командира полка о присвоении ему чина капитана оставались безуспешными. Герцель Янкелевич Цам стал капитаном лишь при выходе в отставку, и это, пожалуй, единственный случай в русской армии, когда еврей, сохранивший свою веру, дослужился до столь высокого офицерского чина. Многие годы он занимался делами томской еврейской общины, и с его помощью в городе открыли солдатскую синагогу.
Абель Аарон Ашанский, фельдфебель кавалергардского петербургского полка, сохранил свою веру за полувековую службу в армии и был награжден всеми наградами, которые он мог получить в своем звании. В 1896 году в полку торжественно отметили юбилей его пятидесятилетней службы, и в газетах тогда писали: "В присутствии господ офицеров и всех нижних чинов полка прочитан был в манеже приказ, и командир полка поставил на вид всем нижним чинам честную пятидесятилетнюю службу Ашанского. Крики ура заглушили слова любимого командира, после чего юбиляру поднесены были подарки: от господ офицеров кавалергардского полка серебряный массивный жбан с чаркою и крупная денежная награда". Абеля Ашанского похоронили на еврейском кладбище в Петербурге, в торжественной обстановке, и гроб с его телом несли офицеры, которые в разные времена были командирами его полка. Могила Ашанского цела и по сей день, и на памятнике написано по-русски и по-еврейски: "Здесь покоится прах фельдфебеля Кавалергардского Ея Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка Абеля Ароновича Ашанского. Вступил на службу 11 января 1846 года".
* * *
В девятнадцатом веке среди украинских евреев существовала поговорка: "Откуда царь знает, что есть на свете город Острополь?" Употреблялась она в разговоре при таких примерно обстоятельствах. Один спрашивал другого: "Откуда ты это знаешь?" А другой отвечал ему, вопросом на вопрос: "А откуда царь знает, что есть город Острополь?"
И вот происхождение этой поговорки. Евреи маленького Острополя в былые времена, когда не было еще железных дорог, жили очень замкнуто и почти никуда не ездили, кроме ближайших селений. Один только житель местечка, реб Аврум, выезжал по делам окрестных помещиков в Житомир, Киев и другие города, - поговаривали, что он бывал даже в Петербурге! Неожиданно - как гром с ясного неба - жители Острополя узнали, что их скоро начнут брать в солдаты. И тогда они с яростью кинулись к дому Аврума, разбили все окна и кричали ему в отчаянии: "Если бы не ты, Аврум, то царь и не знал бы, что есть на свете Острополь!"
Так и появилась эта поговорка: "А откуда царь знает, что есть на свете город Острополь?"
ОЧЕРК ВОСЬМОЙ
1
Зa тридцать лет правления Николая I увидело свет огромное количество правительственных указов о евреях - около шестисот! Это составило почти половину всех законов о евреях, которые выпустили в Российской империи за все время ее существования. Вряд ли был другой народ в государстве, на который в таком огромном количестве сыпались правительственные постановления и разъяснения, поправки к законам и поправки к поправкам. Трудно теперь понять, почему император уделял несоразмерно большое внимание столь малому народу, который вполне бы мог затеряться среди других народов Российской империи и избежать - подобно другим - этой бурной административной активности. Не было тогда опасений, что евреи взбунтуются в один прекрасный день подобно полякам или станут резать "неверных" подобно "немирным" кавказцам, - и тем не менее Николай I и его правительство с маниакальной настойчивостью вводили один закон за другим, чтобы "обезвредить" евреев и непременно обратить их в православие.
Надо отдать ему должное: когда факты доказывали невиновность евреев, Николай I немедленно снимал с них всякие обвинения. Но он же был инициатором многих ограничительных законов и вникал практически во все мелочи еврейской жизни, хотя огромная Российская империя предоставляла ему массу иных забот. Это он повелел - несмотря на возражения кабинета министров - выслать из центральных губерний всех евреев-винокуров, хотя там не хватало еще русских мастеров, и выселение пошло во вред делу. Это в его царствование выселяли евреев из Киева и из Курляндии, из Севастополя и Николаева, а евреям Царства Польского запретили переселяться в российские пределы, "дабы преградить чрезмерное размножение в России сих людей, более вредных, нежели полезных для государства". Это Николай I распорядился выселить евреев из пятидесятиверстной пограничной полосы на западе России - с такой категорической резолюцией: "исполнить без всяких отговорок", и он же, в нарушение собственного закона, ограничил прием евреев с высшим образованием на государственную службу - "не иначе, как в одних западных губерниях". А когда Государственный Совет порекомендовал ему хотя бы частично уравнять евреев в рекрутской повинности с остальным населением, он отказал категорически: "Оставить по-прежнему".
Своими постановлениями правительство вторгалось во все области внутренней жизни евреев и даже попыталось изменить их внешний облик. В какой-то момент в Петербурге решили, что традиционная одежда "отталкивает евреев от всякого сообщения с христианами", и решили эту одежду искоренить. Власти ввели особый налог на "шитье еврейской одежды со всякого мужского и женского верхнего платья", и в городах этот указ оглашали публично, "с барабанным боем, чтобы никто из евреев не смел противиться…" (Не надо только полагать, что подобное ограничение было некиим новшеством и касалось одних лишь евреев. Еще при Павле I дворянам и жителям столиц запретили носить фраки, но разрешили зато немецкое платье с точным указанием его цвета и размера воротника. Запретили надевать жилеты, но разрешили взамен них камзолы. Башмаки можно было носить с пряжками, но ни в коем случае не с лентами, а короткие сапоги с отворотами или со шнурками безусловно изымались из употребления. Не позволяли даже "безмерно увертывать шею платками", но разрешали "повязывать ее без излишней толстоты").
Еврейские законоучители прошлого установили, что ношение традиционной одежды предохраняет евреев от слияния с другими народами, и даже требовали подвергнуть жизнь опасности во времена преследований, но не делать перемен в одежде. Российские евреи усматривали в политике властей покушение на их веру и - как сообщали тогда - "простирали свое упрямство до неистовства". Члены особой раввинской комиссии заявили правительству, что "обыкновенные полицейские меры мало обещают успеха. Еврей будет разоряться платежом налога на одежду, но добровольно не покинет ее. Нужны будут меры насилия, а может быть и хуже".
В 1844 году налог ввели уже не за шитье, а за ношение еврейской одежды. В каждой губернии устанавливали свои цены, и в Вильно, к примеру, брали с купцов первой гильдии по пятьдесят рублей в год за право сохранить традиционный костюм, с мещан по десять рублей, а с ремесленников - по пять. За одну только ермолку на голове полагалось с каждого еврея от трех до пяти рублей серебром ежегодно. Правительственный комитет рекомендовал отменить этот налог, но Николай I повелел: "Отнюдь нет, а продолжать с желающих носить ермолки положенную подать - пять рублей серебром". Затем вышел указ об окончательном запрещении еврейской одежды с первого января 1851 года: "Всякое различие в еврейской одежде с коренными жителями должно быть уничтожено". Одним только старикам - с особого разрешения генерал-губернаторов - позволили донашивать их традиционное платье. Запретили "ношение пейсиков". Высочайшим повелением запретили "женщинам-еврейкам брить головы при вступлении в брак" - за нарушение штраф в пять рублей. Обязали раввинов носить общую с коренным населением одежду, а употребление таллесов и тфилин разрешили лишь в синагогах и запретили появляться в них на улицах.