- Властелин мой, государь! - ответил на это реб Ицеле. - Чем я, ничтожный червь, могу отвечать перед тобой? Но если ты спрашиваешь, я должен отвечать. Если окажется, что я обманул тебя, пусть все мое состояние будет взято в казну; у меня есть семеро сыновей - пусть все они будут сданы в солдаты. А меня самого вели заковать в кандалы и сослать на каторгу.
Этот ответ понравился государю. Он положил реб Ицеле руку на плечо и мягко сказал:
- Поезжай домой. Сегодня же поедет в Мстиславль генерал исследовать все дело. И если окажется, что евреи не виноваты, будь уверен, что они не будут наказаны…
Ну, что рассказывать дальше?… Реб Ицеле в тот же день поехал домой. В тот же день выехал в Мстиславль и важный генерал. Три недели продолжалось следствие - и выяснилось, что у одного солдата нечаянно выстрелило ружье, и другой солдат был убит. Наказание сняли с евреев, и они учредили в память этого дня местный праздник, который празднуется ежегодно, до сих пор…"
ОЧЕРК ДЕВЯТЫЙ
1
К началу царствования Николая I жило в черте оседлости около миллиона евреев, и еще полмиллиона - в Царстве Польском. В деревнях оставалась малая часть еврейского населения: это были арендаторы, посредники, шинкари, скупщики сельскохозяйственных продуктов. Насильственные выселения из деревень загнали большинство евреев в тесноту и скученность городов и местечек, где они перебивались случайными заработками. "Стол бедного еврея более чем скуден, - писал современник. - Целые семейства иногда довольствуются фунтом хлеба, селедкой и несколькими луковицами. Одежда всегда изорванная, грязная…"
Проблема была неразрешимой: впускать евреев во внутренние губернии власти не желали, а прокормить их в замкнутом пространстве черты оседлости не было никакой возможности. Оставалось только ограничительными мерами сдерживать энергию нищих и затравленных людей, которые любыми путями искали средства к существованию. "Боже мой, какая бедность!… - описывал черту оседлости еврейский писатель Лев Леванда. - При таком положении дел нет ничего удивительного, что западно-русский еврей для снискания дневного пропитания часто прибегает к самым предосудительным поступкам, обманам и даже преступлениям: голод, как известно, ни в каком народе не служит проводником чистой нравственности, да и (царь) Соломон сказал: "не клеймят позором вора, крадущего для утоления своей голодной души…" Писал об этом и Менделе Мойхер Сфорим: "Загнали людей точно овец в одно место, отрезали их от всего мира, не дают им свободно дышать. Но ведь это живые люди, и каждому хочется жить, и каждому хочется есть, и начинается лютая борьба за существование, пожирание слабого более сильным".
Города и местечки были переполнены ремесленниками и мелкими торговцами, которые жестоко конкурировали друг с другом. "Лавочек - что звезд на небе… - писал Л.Леванда. - Вы не поверите, что лавочка, весь товар которой можно купить за какие-нибудь двадцать или тридцать рублей, должна нередко служить единственным средством существования для целого семейства, нередко многочисленного". Для мелочной торговли требовался хоть какой-то оборотный капитал, но его ни у кого не было. Когда подходило время закупать товар, еврей бежал к соседним лавочникам и брал у них беспроцентную ссуду: три-пять рублей у каждого. Эти деньги он постепенно возвращал, когда что-либо наторговывал в своей лавке, и, в свою очередь, давал ссуду другим лавочникам для закупки товара. Так и получалось, что все евреи города торговали на один и тот же оборотный капитал в несколько сот рублей.
"В тех местах, где живет бедная часть еврейского населения Бердичева, - писал очевидец, - улицы не шире полутора саженей; на них с двух сторон обвалившиеся домики, один возле другого, у кого без крыши, у кого без окон, у кого без целой стены; перед домом десятки почти голых детей валяются в грязи… Многие из домов разделяются коридором на несколько квартир, в которых наниматели устраивают небольшие мастерские: воскобойные, свечные, кожевенные и прочие. Работают семьей и тут же помещаются среди вонючих материалов и изделий. Оттого целые улицы постоянно наполнены смрадным воздухом…" "Загляните в один из этих скученных грязных домиков, готовых на ваших глазах обратиться в груду развалин, и вас поразит удушье, злокачественный воздух, - сообщал из Гродно чиновник министерства внутренних дел. - Толпа полунагих ребятишек едва помещается в мрачно темной избенке, три четверти которой заняты печкой, кроватью и столом. Образ жизни евреев готовит обильную жатву для преждевременной смерти. Чахотка, удушье, нервная горячка и кровавый понос находят среди них немало жертв."
Нищета сопровождала еврея от самого его рождения. Ребенок сталкивался с ней в первые дни своей жизни, в доме у своих родителей, а когда он шел в хедер, нищета подстерегала его и там. "Хедер помещался в убогой квартире самого меламеда, - писал современник. - В комнате, поближе к окну, стоял длинный некрашеный стол с двумя длинными скамьями по обеим сторонам. За одним концом стола сидел сам меламед на табурете, другой же конец часто служил для разных хозяйственных работ его жены. В углу комнаты находилась русская печь, в которой хозяйка пекла ржаной хлеб для продажи. Во время посадки хлебов в печь или при его закваске двери наглухо запирались, и в комнате была необыкновенная духота…" Меламеды, как правило, жили очень бедно, на эту работу часто шли потому, что иным путем не могли прокормить семью, и это о них появилась поговорка: "Стать меламедом и умереть - никогда не поздно".
Крепостное право, отношения между всесильными помещиками и подневольными крестьянами, жестокие нравы того времени не способствовали уважению к человеческой личности, а к еврею - тем более. Над загнанными и беззащитными Ицками, Берками и Блюм-ками мог издеваться кто угодно и кто угодно мог их обирать. Любая причина годилась для этого, но можно было обобрать и безо всякой причины. Еврей из Бердичева писал: "Сюда обыкновенно приезжают чиновники, которые ищут места для поправки своего состояния. Наши края - все равно, что подножный корм для проголодавшихся лошадей. И действительно, на этих теплых местах чиновная особа удивительно скоро тучнеет и оперяется! Разумеется, в этом случае главный или, вернее, единственный доход - с евреев. Еврей тут не больше, как дойная корова, которую доят безответно везде и всегда". И так было не только в Бердичеве, но и по всей черте оседлости. Городничий Винницы жил и кутил за счет евреев. Кагал даже выделил специальных людей, один из которых "поставлял ему на кухню говядину, другой - хлеб и булки, третий - водку и вино, наконец, был между поставщиками двора и такой, которому поручено было платить карточные проигрыши". Городничий обычно проигрывал большие суммы и при расчете говорил, не стесняясь, что деньги принесет на другой день некий Шмуль. И назавтра, действительно, приходил этот Шмуль с общественными деньгами и выплачивал карточный долг.
Местное начальство было всесильным, оно распоряжалось жизнью и имуществом обывателя, и законы существовали далеко не для каждого. "Прикатит, бывало, в местечко (какой-либо начальник), - вспоминал те времена писатель Осип Рабинович, - местечко дрожит, как в лихорадке. "Запирай лавки… Сажай в колоду… Гони всех в синагогу… Зажигай черные свечи… Присягай стар и млад!"
О чем? про что? - Бог ведает!… Разумеется, развязка всегда та же самая: опять депутация, опять поклоны с обычными приложениями…" Евреев не только обирали, но и не признавали за ними тех нравственных качеств, которыми обладало прочее население. Однажды министерство внутренних дел разослало по губерниям специальный вопросник для сбора статистических сведении, и один из его пунктов касался нравственного состояния подданных Российской империи. В городе Кае Вятской губернии уездное начальство, поразмыслив, решило, что у них в городе нравственное состояние жителей безупречно - по одной, вполне определенной причине. И в соответствующем пункте вопросника они написали кратко: "Жидов в городе Кае не находится".
Из года в год нищета возрастала, и увеличенная рекрутская повинность очень способствовала этому. Даже губернское начальство сообщало в Петербург, что эта повинность "не уничтожает еврейское народонаселение", потому что их плодовитость покрывает убыль, но зато разоряемые еврейские общества, из которых в огромном количестве забирают молодых и здоровых работников, уже не в состоянии выплачивать подати. И действительно, в 1827 году, когда ввели для евреев рекрутскую повинность, на каждого мещанина-еврея приходилось в среднем по одному рублю недоимок, а в 1854 году - уже по пятнадцати с половиной. Общая задолженность всех общин России достигла огромной суммы - восьми с половиной миллионов рублей.