В то время лишь немногие в России выступили в защиту евреев, и среди них писатель М.Салтыков-Щедрин, чья статья вызвала негодование правых газет. "История, - писал он после погромов, - никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели вопрос еврейский… Нет более надрывающей сердце повести, как повесть этого бесконечного истязания человека человеком… Можно ли себе представить мучительство более безумное, более бессовестное?… И во сне увидеть себя евреем достаточно, чтобы самого неунывающего субъекта заставить метаться в ужасе и посылать бессильные проклятия судьбе".
Неожиданные погромы потрясли еврейские общины России. Многими овладели паника и растерянность, смятение и чувство полной беспомощности перед лицом враждебного или, в лучшем случае, равнодушного окружения. В синагогах устраивали общественные посты с молитвами для избавления от надвигавшейся опасности, и из Одессы корреспондент писал: "В синагоге раздались раздирающие душу стон и плач мужчин и женщин, когда кантор произнес: "Все народы сидят спокойно на своих землях, а народ Израильский бродит, как тень, нигде не находя покоя, ниоткуда не встречая братского привета". В городах и местечках хоронили остатки свитков Торы, разорванных и оскверненных погромщиками в разрушенных синагогах, и евреи шли на кладбища траурными процессиями. "Душу раздирающие стоны носились в воздухе, - писал очевидец, - слезы струились по щекам у всех, когда опускали в могилу наши святыни".
Многие интеллигенты-ассимиляторы неожиданно прозрели и мучительно переоценивали прежние свои идеалы. Один из них каялся в предсмертном стихотворении "Исповедь": "Я согрешил, и дух народа моего оставил детей моих, а после моей смерти, кто знает, останется ли имя мое и наследие. Я удалился от основного пути, а дети мои совсем потеряли его". Прежде ассимилированный еврей сторонился "длиннополых, пейсатых, по-русски не говорящих Янкелей", но погромы безжалостно показали, что судьба у них одна: у "дипломированного интеллигента" и у "пейсатого Янкеля". На траурном богослужении в главной петербургской синагоге вместе со всеми участвовали и те евреи-интеллигенты, которые давно уже позабыли про свою религию и всей душой желали "слиться" с русским народом. "Плакали все, - писал очевидец, - старики, молодые, длиннополые бедняки, изящные франты, одетые по последней моде, чинбвники, доктора, студенты, - о женщинах нечего говорить. Минуты две-три подряд продолжались эти потрясающие стоны, этот вырвавшийся наружу крик общей горести. Раввин не мог продолжать. Он стоял, приложив руки к лицу, и плакал как ребенок". В Киеве после погрома группа еврейских студентов пришла в синагогу, и один из них сказал молящимся со слезами в голосе: "Мы такие же евреи, как и вы. Мы сожалеем теперь о том, что до сих пор считали себя русскими. Погромы показали нам, как велико было наше заблуждение". Давно ли писал Лев Леванда в романе "Горячее время": "Мое сердце говорит мне, что со временем русские полюбят нас. Мы заставим их полюбить нас. Как? Своей любовью". Теперь же на смену прежнему оптимизму пришли разочарование и боль. "Когда серый народ громил евреев, - писал тот же самый Леванда, - белый народ стоял издали, любуясь картиной моего разгрома". Отовсюду сообщали о смятении и растерянности в еврейских общинах. "Ни одного отрадного явления, - писали в еврейском журнале "Восход", - ни одного хоть сколько-нибудь успокоительного известия не приходится сообщать - один плач и стон кругом".
Погромы отрезвили многих. Померкли прежние идеалы. Появилось общее презрительное отношение к ассимиляторам, и даже их вчерашние вожаки писали теперь о том, что "надо оставаться евреем". Уже не верили в успех просвещения, которое могло бы привести всех к торжеству братства народов, и с горечью отмечали равнодушие русского общества во времена погромов. Еврейская интеллигенция растерялась и не знала, что ей теперь делать и куда идти: "открыто объявить себя ренегатом или же принять на себя долю в страданиях народа". Заговорили об эмиграции - "единственном исходе из теперешнего тягостного положения". Заспорили о том, куда ехать: в Америку или в Палестину, и первые восемь тысяч беженцев уже отправились в путь в 1881 году. "Что делать? - писали в еврейской газете. - Бежать под дикие крики: бей его? Целыми массами выселяться из России? Бросить небо, под которым родились, землю, где похоронены не менее нас пострадавшие наши предки?… Да кто имеет право предлагать нам это?"
Но в ответ им сказал просто и прямо одесский врач и публицист Лев Пинскер в своей знаменитой брошюре "Автоэмансипация": "Пока мы не будем иметь, как другие нации, своей собственной родины, мы должны раз навсегда отказаться от благородной надежды сделаться равными со всеми людьми… Раз навсегда мы должны примириться с мыслью, что другие нации вечно будут нас отталкивать вследствие присущего им вполне естественного чувства вражды… Гражданского и политического уравнения евреев недостаточно, чтобы возвысить их в уважении народов. Единственным к тому верным средством было бы создание еврейской национальности, народа на собственной территории, автоэмансипация евреев, уравнение их, как нации, с другими нациями, путем приобретения собственной родины… Чтобы не переходить от одного изгнания к другому, мы должны иметь достаточно обширное убежище, способное прокормить население, сборный пункт, который был бы нашей собственностью… Помогите себе сами, и Бог вам поможет!"
Подступали новые времена - времена брожений, переосмысления прошлого, новых идей и идеалов. Но впереди были еще десятилетия борьбы, разочарований, побед и поражений, и огромные жертвы поколений на путях "приобретения собственной родины". Надо было кому-то начинать - теперь, немедленно, и не случайно Лев Пинскер поставил эпиграфом к своей брошюре слова великого еврейского мудреца Гилеля: "Если не я за себя, то кто за меня? И если не теперь, то когда же?"
Еще в начале девятнадцатого века пытались выпускать в России еврейские газеты и журналы. В 1804 году некий Нафтали Герц Шульман собирался издавать в городе Шклове еженедельник на иврите. "Братья мои! - писал он в специальном воззвании. - В настоящее время даже в маленьких городах немало людей, жаждущих знания… Поэтому я решил выпускать еженедельно известия о новостях и событиях, происходящих на белом свете, переводы из гамбургских, петербургских и берлинских газет, наиболее важные сведения из научных книг… Кто хочет подписаться, пусть обратится в Шклов…, и когда наберется достаточное количество абонентов, я сообщу дальнейшие подробности". Успеха это дело не имело, но уже в 1813 году Александру I доложили, что виленские евреи "желают издавать газету на своем языке", то есть на идиш. Пытались найти цензоров в Виленском университете, но там не оказалось ни одного профессора, который бы знал идиш, - и дело заглохло.
В 1823 году литовский раввин Менаше Илиер выпустил листок с двумя параллельными текстами на иврите и на идиш, при помощи которого издатель намеревался делиться с читателями "тем немногим, чем Всевышний озарил меня". Вышел всего лишь один номер, и после этого издание прекратилось. В том же году в Варшаве Антон Эйзенбаум начал выпускать еженедельную еврейскую газету "Привисленский наблюдатель". Власти выделили на ее издание две тысячи злотых - "для распространения образования среди евреев", но с непременным условием, что газета будет выходить на двух языках - польском и идиш. Успеха газета не имела, продержалась всего лишь два года, и на этом закончила свое существование.
В 1856 году Лазарь Зильберман начал выпускать еженедельник на иврите "Гамагид" - "Проповедник". В России было трудно получить разрешение на издание газеты, и потому издавали ее в Пруссии, но, в основном, для российских евреев. Газета была очень популярна, хотя и выделялась цветистым стилем изложения самых простых событий. Сообщение о пожаре в Брест-Литовске начиналось, к примеру, такими словами: "О, Брест-Ли-товск! Не поможет тебе, что ты вопишь и покрываешься пеплом своего пожарища! Кто сочувствует тебе, кто проведает тебя? Стань же на столбцы Тамагида" и возопи там, как крокодил…" С первого же номера издатель печатал в газете оды, восхвалявшие русского царя и его правительство, и тем не менее цензура на границе беспощадно вымарывала тушью отдельные абзацы и даже целые статьи. Вымарали однажды такую фразу - "евреи Англии весьма способствуют процветанию страны", а в предложении - "самый забитый и загнанный еврей у этого мецената превращается в человека с выпрямленной спиной и со свободным духом" немедленно вымарали слова - "со свободным духом".