Всеобщее оппозиционное к существующему государственному строю настроение сказывалось и на репертуаре субботних литературно-музыкальных вечеров двух нижегородских общественных клубов. В Коммерческом клубе обычно выступали артисты городского театра, во Всесословном — журналисты. И те, и другие в завуалированной форме, часто эзоповским языком, громили, порицали, осуждали, разоблачали все гнусное в русской политической жизни, а иногда и откровенно смеялись над власть имущими. Ссыльный московский журналист Аким Чекин, писавший в газетах под псевдонимом Никто-Не, выходил на эстраду Всесословного клуба и начинал:
Позвольте рекомендоваться:
Я — петербургский, либерал,
Люблю в идейках завираться,
Но кто не врал? Но кто не врал?
Пленяем остроумья ширью,
Случится, брякну что-нибудь,
Но чтобы рисковать Сибирью?
— Счастливый путь! Счастливый путь!
Святой гуманности поборник,
Я равноправья женщин жду.
Но если бьет курсистку дворник,
Я обойду! Я обойду!
«Освобождение» смакуя,
Шлю Струве тихий комплимент,
Но в русских недрах начеку я,
Я не студент! Я не студент!
Я — прогрессист, но без нахальства,
Мне страшен каждый генерал.
И с дозволения начальства,
Я — либерал! Я — либерал!
Премьер труппы Басманова Ф. Режимов, выступая в Коммерческом клубе, с пафосом декламировал:
Камень на шее, и руки и ноги в оковах —
Вот моя жизнь. Я устал.
Я истомился под гнетом лишений суровых,
Я в бездну отчаянья пал.
Помощи! Помощи! Руку подайте мне, братья!
Целое море огня —
Жгут мою душу обиды, сомненья, проклятья, —
Други, спасите меня!
Освободите от ига и дайте свободу,
Дайте мне место в бою!
Дайте лишь волю певцу — я родному народу
Райские песни спою.
Мне их с младенчества звездные ночи шептали,
Пел мне их солнечный луч,
Мне их под говор ручья, хоры птиц щебетали,
Гром мне гремел их из туч.
Все в этих песнях: улыбка ребенка святая,
Юности грезы и сны,
Слава победная, власть красоты вековая,
Мудрость седой старины.
Я не забыл эти песни, я помню, я знаю, —
Хлынут потоком оне.
Только бы воля моя… я в тюрьме погибаю…
Да помогите же мне!..
Артист-сатирик Милковский быстро сделался любимцем клубных посетителей, декламируя смело, ядовито и с паузами злободневное стихотворение:
В хаосе толков, мнений фраз
Найдем связь общую, пожалуй;
Но ловит всюду слух усталый
Разноголосицу у нас.
Но в ней, как говорят в укор нам,
Один есть общий камертон:
— Нужна нам кон… Нужна нам кон…
Конкретность в области науки!
Толкуя про свои права,
Стоят как будто за одно все,
А в сущности того нет вовсе:
Кто в лес идет, кто по дрова,
Дельца текущего столетья
Послушайте: чем бредит он?
— Нужна нам кон… Нужна нам кон…
Концессия, другая, третья…
Тем снится добровольный флот,
Чтоб с ним завоевать полмира,
А этим амплуа кассира!
И ярый псевдо-патриот,
Всосавший шовинизм как губка,
В задачу ставит и в закон:
— Нужна нам кон… Нужна нам кон…
Константинополя уступка!
А здесь в провинции?! Вот встал
Среди всеобщего молчанья,
Вития земского собранья
Губернский крайний либерал:
В глазах огонь, в лице тревога…
И громогласно крикнул он:
— Нужна нам кон… Нужна нам кон…
Конно-железная дорога!
Так клубная сатира откликалась на запросы нижегородского обывательского общества, бившегося в тисках цензуры. Но цензура попросту не в силах была зажать рот всем и каждому. Стоустая нижегородская молва шепотом или под сурдинку разнесла весть о «происшествии» в ярмарочном цирке братьев Никитиных. В одном из антрактов вечернего представления на арену вышел клоун (Анатолий Дуров) и начал ходить по ковру, подбрасывая и роняя на ходу блестящий серебряный рубль. Подошедший униформист спросил: «Что ты, братец, тут делаешь?» Клоун небрежно ответил: «Да ничего особенного, дурака валяю!» Публика же, зная, что на рубле отчеканен портрет Николая II, разразилась бурными аплодисментами. Но в следующем представлении клоун Дуров уже не участвовал — губернатор Фредерикс выслал его из города.