— Сбежит, извернётся, исчезнет, провалится в дыру, растворится в воздухе.
— Если он не желает подчиняться сознательно, нужно внушить ему такую потребность.
— «Маяк»?
— Работа близится к концу, Владилен Казимирович.
— Ага…
— В отделе очень талантливые молодые ребята. Думаю, что уже через неделю в эфир можно будет пустить первую установку.
— Что же это будет за установка?
— «Я люблю своего Президента и беспрекословно подчиняюсь своему вышестоящему начальству».
Змий улыбнулся:
— Карклин.
— Мы сумеем внушить ему любовь к нашему Президенту.
— И послушание…
— И страх…
Ужинали они вместе. Потом в Кремль привезли артистов, которые пели и плясали, а Змий тоже плясал и брызгался шампанским, которое нарочно встряхивал и зажимал большим пальцем. Только под утро Коршунов смог заснуть в своём просторном бронированном вагоне на пути к Петрограду. Пуск системы «Маяк» назначили на третье сентября.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Котов и Петрушка
25 мая 1984 года Дима Котов вернулся в Ленинград с очередных гастролей. Ещё в ноябре, под шумок государственного переворота, он пропихнул ансамбль в филармонию. Помогли отзывы о высоком идейно-политическом уровне коллектива в корейской печати и старания Лены Чебриковой. Теперь ребята имели от шести до двенадцати рублей за выход и официальный статус. Зима пролетела незаметно. Вечером играли концерт, ночь пьянствовали в гостинице, днём отсыпались. Месяц — как один день.
Вернувшись, он навестил Петрушку. Помянули меня с Верой. Диму подмывало сказать избитое «все там будем». Но в сложившейся ситуации фраза не имела смысла. За истекшие в этом новом мире полтора года он уже не раз по пьяному делу пытался объяснить Петрушке суть происходящего. Но вместо объяснений выходила сбивчивая ахинея — про Иванова, волшебные таблетки, и путешествие во времени.
«А я?» — спрашивал Петрушка.
«А ты там остался», — отвечал Котов.
«Так что же, меня теперь двое?»
«Нет, того сейчас как бы не существует, потому что там — время остановилось. А в ночь со второго на третье сентября 1988 года всё вернётся к прежнему».
«А пояснее можно?»
А пояснее Котов и сам ничего не понимал. Он только знал, что может вернуться в прежний мир до указанной даты. Что произойдёт после полуночного боя часов второго сентября 1988 года он не представлял. И у него в запасе оставалось только четыре года, чтобы понять и на что-то решиться.
— Правду говорят, что следующий новый год будем отмечать не как 1985-й, а как 68-й? — спросил Котов.
— Это точно, — подтвердил Петрушка. — Теперь новая эра будет считаться от революции 1917-го года.
— А ещё какие перемены?
— Будто сам не видишь.
— Где ж я могу видеть? Там, в глубинке, вообще как в кино, во время оккупации, — комендатура, патрули, аресты…
— Тише ты, — Петрушка пугливо оглянулся.
— Не бойся, мы одни в квартире, — успокоил его Котов.
— Ничего не значит.
— В каком смысле?
— Я, понимаешь ли, в таком месте работаю…
— В каком месте?
— В очень секретном месте.
— Ладно, забыли. А правда что столица будет в Питере?
— Не знаю… Налей ещё.
— В секретном отделе не заругают?
— Завтра выходной, воскресенье.
— Ну… чтоб земля им пухом.
Дома Котов застал Лену Чебрикову. У неё давно уже был собственный ключ и она вела себя здесь по-хозяйски. Она переодевалась в халат, валялась на кровати, трещала по телефону или пила чай на кухне. Сегодня она сидела в верхней одежде и курила.
— Ты чего? — спросил Котов, испугавшись.
— Дима, у тебя крупные неприятности.
— Уже?…
— Скоро будут. Тебе известно, что наши войска десантировались в Африке?
— Когда?
— Два часа назад. Об этом говорят в новостях, не знаю, где ты ходишь.
— В Африке?… Это не там, где нашли плутоний?
— Ляпни где-нибудь, идиот…
— А что случилось?
Лена молча кивнула на стол. Там была повестка из военкомата. Котов взял её, побледнел и опустился в кресло.
— Ладно, не плачь. Я что-нибудь придумаю.
Дима поднял глаза, полные благодарности и надежды.
Лена прикурила одну сигарету от другой и перешла к делу.
— Осенью, когда всё началось, в горкоме провели чистку. Те, кто остались, думали только о своей шкуре. Писали доносы, шли по трупам. Полгода не велось никакой работы, шла борьба за выживание на всех уровнях. Только по этой причине никому не было дела до тебя и твоего рока. Выжили самые ядовитые и неприхотливые.
— Потехин остался?
— Потехина больше нет. Вообще больше ничего нет. Есть жизнь, за которую нужно цепляться правдами и неправдами. Нет и никогда не было группы «Обводный канал».
Котов опустил глаза.
— Но возможно, будет какой-нибудь другой ансамбль.
— Какой?
— Такой, который будет исполнять песни советских композиторов. Такой, который будет называться… ну, хотя бы, «Юность комсомола»… Вот тогда, может быть, заведующая отделом Культуры города… оставит у себя ключи от этой квартиры.
Котов всё понял.
— И даже разрешит порвать эту повестку…
Котов опустился на колени.
На другой день Котов собрал «Обводный канал» и объявил о прекращении существования коллектива. А это уже и так было понятно. Затем он объявил об учреждении нового ансамбля — «Невский факел». Когда суть происходящего начала доходить даже до туповатого Степанова, произошло оживление. Открывшиеся перспективы переворачивали картинку обратно с головы на ноги. Скрытые возможности Лены Чебриковой были хорошо известны. Внезапная перемена участи кружила головы.
Вскоре из Москвы пришёл перечень песен, «рекомендованных к исполнению». Были среди них старые, любимые ветеранами, и новые, успевшие поступить в Главный репертуарный отдел от молодых авторов. Котов обратил внимание на имя Александра Марусина. Решив над этим на досуге поразмыслить, он предложил коллективу выбрать десяток песен для первой программы.
Лисовский сразу отметил несколько забытых песен о Сталине композитора Александрова. Каким-то непонятным образом они ему на самом деле очень нравились.
Кроме того, выбрали «Землянку», «Ночь на рейде» и «Лейся песня на просторе».
Ещё Котов предложил включить парочку свежих песен от Марусина — для ассортимента.
Оставалось не ударить в грязь лицом.
Две недели репетиций не прошли даром. Художественный совет, принимавший программу, аплодировал «Невскому факелу» стоя. Талантливый Лисовский с перепугу вложил в оркестровку столько труда и вдохновенья, что даже песни, навязшие на зубах ещё отцам и дедам, зазвучали свежо и стильно. Раскрасневшаяся Лена Чебрикова встала первой и аплодировала громче всех. В тот же день документы на «Невский факел» пошли в Москву, а ещё через несколько дней ансамбль получил добро из отдела Культуры ЦК ВЛКСМ. Получив удостоверения Министерства культуры, ребята почувствовали себя неприкасаемыми.
Котов думал о том, что теперь у него за спиной находится поддержка гигантской государственной машины в совокупности всех её механизмов. И когда это чудовище благоволит к тебе, когда оно тебя защищает, всё идёт гладко как по маслу, даже если отбросить вёсла и расслабиться. Ощущение этой невидимой мощи было приятно, невольно хотелось ей угождать. И какой же мелкой казалась теперь популярность убогого андеграунда — когда их только терпели и могли уничтожить одним щелчком, одним движением бровей… Слон и Моська. Но теперь этот Слон знает его, Моську-Котова, и благоволит к нему. Теперь он может пожаловаться Слону, если какая-нибудь сявка из военкомата или даже из органов тявкнет на него. Он полезен, его узнают и полюбят миллионы…
Этим июльским днём старший лейтенант Кизяк, вернувшись с обеда, обнаружил на своём месте Зубова. Всегда готовый к неприятностям, он остановился в дверях.