— А нет ли чего-то, чего никто, кроме тебя не знает? Может, до того, как милиция приехала, ты что-то видел? Кто-то в подъезд входил или выходил…
Я глядела на Славика, как святой отшельник на посланца небес, но мой юный собеседник, похоже, уже потерял всякий интерес к разговору.
— Я че, смотрел, что ли? — но, подумавши, все же добавил нечто более содержательное: — А! Машина за нашим углом стояла, я ее раньше не видел.
— Ты что, все здешние машины знаешь?
— А как же! — Славик сиял вполне заслуженной гордостью.
— И когда она стояла? Когда милиция приехала?
— Не, раньше. Я поел и гулять вышел, дом объехал, а она за углом стоит.
— Когда милиция приехала, она еще стояла?
— Не, уехала, давно уже.
— Ты видел, как она уехала?
— Ага. Интересно было — чья это.
— И чья же?
Ребенок нахмурился:
— Не знаю, дядьки какого-то, не нашего.
— В каком смысле «не нашего»?
— Ну-у… Он из нашего подъезда вышел, а сам тут не живет, я его не знаю.
— Что за дядька?
— Дядька как дядька, обыкновенный. А это он убил?! — в глазах снова заблестел интерес.
— Не знаю, Славик, — вздохнула я. — Как он хоть выглядел?
— Да обыкновенный. Старый уже.
Старый? Что за новости? Ах, ну да, ребенку даже восемнадцатилетние кажутся стариками.
— Старый, как тот, которого убили или как его сосед?
— Не, сосед совсем уж… Как тот, которого убили.
— Черный, белый?
— Негр, что ли? — развеселился Славик. — Нет, обычный дядька, — и серьезно добавил: — Не кавказец.
— Наверное, в большой шляпе, да?
— Не было у него никакой шляпы!
— Волосы какие?
— Не помню, — дитя пожало узкими плечиками. — Средние, наверное.
— Очки темные, шпионские и борода?
— Не, бороды не было. Очки? Не помню, может, и были. Да не смотрел я на него! — Славик, кажется, обиделся сам на себя: вот, может, видел самого убийцу и внимания не обратил. — Я же за машиной смотрел, она долго стояла. Я три раза дом объезжал, а она все была.
— Машину-то хоть запомнил?
— Че там запоминать! Так себе тачка, обыкновенная.
— Ну, какая обыкновенная? Цвет хотя бы…
— Белая «пятерка». Стекла не тонированные. Уже подгнившая. Красили давно, — скучно перечислял Славик. — На правом крыле клякса, ну, наклейка. Новенькая.
— Почему ты так решил?
— Гладенькая, блестящая… да видно же, что новая, недавно приляпали.
Какой наблюдательный мальчик…
— А на ветровом стекле ничего не висело?
— Три обезьянки.
— Что, сразу три? — удивилась я.
— Ну, эти, которые спиной друг другу и… — дитя поочередно зажало уши, глаза и рот, демонстрируя позы классической восточной троицы «не вижу, не слышу, не говорю злого». — Вот такие, — он показал размер в половину своей ладошки. — Вроде все. Номер надо?
Тут я чуть не свалилась со своего ящика во второй раз.
— Славик! Хочешь, я тебе мороженого куплю? Три порции. Или пять? Сколько хочешь!
— Не, я не люблю сладкое, — равнодушно отказалось дитя.
— А что ты любишь? — поинтересовалась я с некоторым трепетом. Я ведь уже знала, что чадо любит машины. А вдруг оно пожелает последнюю модель «ягуара». Или гоночный велосипед. Или хотя бы черной икры. Финансы, оставшиеся у меня после угощения трансформаторной компании, таких роскошеств не позволяли. К счастью, дитя за свою жизнь, похоже, уже успело научиться соразмерять свои желания с действительностью и поведало жутким шепотом, что любит минералку, особенно с газом, так что мама его даже дразнит — «и все мои подружки пиявки да лягушки. Фу, какая гадость!» — дитя довольно точно изобразило фрагмент арии Водяного из популярного мультика. Это была удача. В смысле — любовь к минералке. Я отдала ему свою бутыль, где не хватало не больше стакана. Славик тут же отвинтил пробку и забулькал. А я тем временем достала блокнот и ручку. Запомнить три буквы и три цифры — не проблема, но когда записываешь, оно внушительнее выглядит.
— Номер сильно грязный был, но все точно — А семь два шесть ХО, наш, городской, — сообщило дитя и, распрощавшись, двинулось вниз, бумкая на каждой ступеньке. Судя по ритму бумканья, ребенок останавливался не только на площадках, но и посередине лестничных маршей — должно быть, для того, чтобы приложиться к любимому напитку. От этого почему-то хотелось улыбаться.
Странно. Все вокруг кричат о разрушении генофонда, о том, что юное поколение ничем не интересуется, а мне как-то везет на совершенно восхитительных детей. Причем разнообразно восхитительных. Вот Славик этот. Острый, наблюдательный, котелок варит так, что дай Бог взрослому. Лелькин Дениска — ох, что-то давно я у них не была — живой огонечек. Ненаглядный мой гений компьютерный — Кешка. Если бы не вечные школьные фокусы, уже, надо думать, аттестат бы экстерном получил, так что не совсем вроде и дитя, но все же. Да и прочие разные, встречавшиеся на моем жизненном пути…
А может, это не мне так везет — может, все дети такие талантливые? Это взрослые их потом под себя обтесывают…
Лифт остановился на одиннадцатом этаже. Так, так, так. Не зря я тут сижу, сейчас поглядим. Я осторожненько выглянула из своего укрытия…
И почувствовала себя примерно как та кошка, перед которой биологи-экспериментаторы поставили миску сметаны, взорвали над головой хлопушку, почесали за ухом и щелкнули фотовспышкой. Одновременно. Из лифта вышел Гордеев. И направился, как легко догадаться, к двери своей квартиры.
Пока я угощала трансформаторную публику пивом, я глаз с подъездной двери не сводила. Значит, прозевала, когда гримировалась. Или пока растительность выгуливала. Да какая теперь разница! Тьфу! Мата Хари уездного разлива!
12. В. Гаганова. Негоже лилиям прясть.
Телефонный звонок я услышала еще на площадке, поэтому отпирание двери заняло вдвое больше времени, чем обычно. Почему так получается — когда торопишься, хочешь побыстрее, тратишь времени больше? Телефон, конечно, успел замолчать, но, когда дверь наконец подчинилась, зазвенел снова.
— Маргарита Львовна, я Вадим Демин. Вам это что-нибудь говорит?
— Да, — кратко отозвалась я, ожидая продолжения. В трубке, однако, молчали, слышны были лишь обычные шорохи и потрескивания. Безмолвие длилось так долго, что я, заподозрив неполадки на линии, решила уже трубку повесить. Но она вдруг ожила:
— Валентина Николаевна говорит, что мне надо с вами встретиться.
Это прозвучало довольно-таки странно. В самом деле — его возлюбленную подозревают в убийстве, дело почти закончено, вот-вот уйдет в суд, а он? Да он должен бегать по всем инстанциям и спасать свою ненаглядную! «Валентина Николаевна говорит, что мне надо с вами встретиться». Чудеса!
— Ну, если Валентина Николаевна так считает, давайте встретимся, — я не стала дожидаться результатов очередного «размышления» на той стороне провода — хрустальный шарик там у него, что ли, для «консультации»? — и пригласила к себе.
Надо отдать Дининому аманту должное — явился он минута в минуту. И в первый момент я, признаться, малость обалдела. За дверью стоял сказочный принц. Тот самый, которого, по общему убеждению, ждет любая девушка. Я даже выглянула на площадку — нет ли там белого коня. Коня не было.
— Можно войти?
В светлом пространстве кухни «принц» выглядел еще возвышеннее и нереальнее. Темноволосый, изящный, даже хрупкий — таких можно увидеть на иллюстрациях к волшебным сказкам. Джинсы и футболка смотрелись на нем сущим анахронизмом. Ему бы расшитый камзол, берет со страусиным пером, развевающийся плащ…
И даже, пожалуй, не берет с перьями — нет, корона. Высокая такая, с загнутыми кончиками. Я не думаю, что в обыденной жизни представители царствующих династий и вправду носили короны — это ведь страшно неудобно — но в мультиках и детских книжках принцев принято изображать именно так. Или не принц? Я попыталась рассмотреть его уши — у эльфов они, помнится, остроконечные. Хотя эльфы, кажется, все поголовно блондины. Но плащ, конечно, да, плащ — это само собой. Куда ж романтическому герою без плаща?