Таким образом, будет лишь небольшим преувеличением, если мы скажем, что эмпирико-аналитическая наука есть измерение. Измерение – и буквально одно лишь измерение – порождает данные научных экспериментов. Галилей проводил измерения. Кеплер проводил измерения. Ньютон проводил измерения. Вот в чем состоял истинный гений Кеплера и Галилея. Причина, по которой современная наука не была открыта до Кеплера и Галилея, заключалась в том, что до них никто на самом деле не занимался измерением. «Здесь мы подошли к моменту огромной значимости, – пишет Л. Л. Уайт. – Примерно в 1600 году Кеплер и Галилей одновременно и независимо друг от друга сформулировали принцип, согласно которому законы природы необходимо открывать при помощи измерения, и применили его к своей собственной работе. Тогда как Аристотель занимался классификацией, Кеплер и Галилей стремились проводить измерения».[25] Уайт изо всех сил старается подчеркнуть: «Процесс измерения был единственным с объективной точки зрения надежным подходом к структуре природы, а числа, полученные с его помощью, были ключом к постижению порядка природы. Таким образом, на рубеже XVII века человечество получило в распоряжение систематический метод исследования тех аспектов природы, которые были доступны для измерения. Последующие же столетия можно было бы назвать и эпохой количественных измерений. Никогда доселе подобная методика не была доступна…»[26]
Уайтхед был столь же уверен в этом. «Аристотель, – писал он, – как правило, вводил в заблуждение физиков, ибо в действительности его доктрины предлагали физикам классифицировать природу, тогда как они должны были предлагать ее измерять». Ибо, как продолжает Уайтхед, «если бы только ученые мужи занялись измерением, а не классифицированием, то сколько всего бы они узнали!»[27] Уайтхед резюмирует суть нового эмпирико-аналитического метода: «Поиск измеряемых компонентов среди наблюдаемых вами явлений, а затем поиск соотношений между измеренными физическими величинами». Это, по его словам, и есть «правило науки».[28]
Я не буду подробно на этом останавливаться, но примите это за некую данность, что «мера науки – это количество: с пространством, размером и мощью сил можно встретиться при помощи чисел… Число есть число, и числа суть язык науки».[29] Психология считается эмпирической наукой, только если она предлагает измеряемые паттерны, вот почему бихевиоризм считается эмпирической наукой, а психоанализ – нет. (Заметьте, что я не утверждаю, что бихевиоризм, как следствие, достоверен, а психоанализ – недостоверен: это два разных набора данных, собираемых при помощи двух разных очей познания, оба из которых достоверны; одно из них является эмпирическим, а другое – ментально-феноменологическое.) Даже психоанализ осознал это с самого начала. По выражению одной из основоположниц психоанализа Мелани Кляйн:
Следует помнить, что данные, которые может представить аналитик, в значительной степени отличаются от данных, требуемых в естественных науках, ибо психоанализ по своей природе отличен. На мой взгляд, попытки предоставить сопоставимые и точные данные в результате приводят к псевдонаучному подходу, ибо процессы бессознательного ума и реакции психоаналитика на таковые нельзя подвергнуть процессу измерения…[30]
Если обобщить, то мы получаем следующую картину: гениальный и непреходящий вклад Галилея и Кеплера в познание состоял в том, что они показали в отношении физического, или сенсомоторного, мира, что око рассудка можно и необходимо связать с оком плоти и обосновать в нем путем индуктивного эксперимента, сутью которого является воспроизводимое измерение (число). Позвольте оку плоти говорить за око плоти, – и эмпирическая наука была изобретена с этой целью.
Эталоном плотской истины является эмпирический факт; эталоном ментальной истины является философское и психологическое понимание; эталоном созерцательной истины является духовная мудрость. Мы видели, что до эпохи современности мужчины и женщины в достаточной степени не дифференцировали, или различали, очи плоти, рассудка и созерцания, а посему, как правило, смешивали их. Религии пытались быть научными, философия пыталась быть религиозной, а наука пыталась быть философской – и все они, в этом смысле, были неправы. Они были повинны в совершении категориальных ошибок.