Кант продемонстрировал, что, – как впоследствии сформулирует и Витгенштейн, – большинство метафизических проблем не ложны, они бессмысленны. Дело не в том, что ответ плох, а в том, что вопрос глуп сам по себе… он зиждется на категориальной ошибке: око чистого разума пытается узреть Рай. Заметьте, я не имею в виду, что Кант был просветлен (то есть, что его око созерцания было полностью открыто). Очевидно, это было не так. Замечательный способ понять позицию Канта – это изучить вышеупомянутого буддийского гения, Нагарджуну, ведь Нагарджуна применяет ту же самую критическую философию к рассудку, однако не для того лишь, чтобы показать ограничения рассудка, но еще и для того, чтобы продвинуться дальше и помочь открыть око созерцания (праджню), знающее Наивысшее напрямую, неконцептуально и неопосредованно. Кант, на самом деле, не знает о праджне, или созерцании, но поскольку он знает, что Бог запределен чувственному и рассудочному, то, следовательно, считает, что Бог навсегда скрыт от прямого сознавания. Вскоре Шопенгауэр отметит именно этот недостаток в воззрении Канта.
Но единственное, что я хочу подчеркнуть, это то, что Кант правильно показал, что око чистого разума не способно, по своей природе, узреть сферу духа. Философия, другими словами, неспособна достичь Бога – в лучшем случае, она может постулировать существование Бога с моральной (практической) точки зрения. Тем самым Кант снял с религии бремя необходимости рационализировать Бога так же, как Галилей и Кеплер освободили религию от необходимости попусту тратить время на возню с молекулами. Как выразился Макферсон:
Вероятно, философия позитивизма сослужила хорошую службу религии. Показав своим способом абсурдность того, что богословы пытались изрекать, позитивисты помогли указать на то, что религия принадлежит сфере неизрекаемого… Позитивисты, быть может, и являются врагами богословия, но зато они друзья религии.[31]
Таким образом, и научный факт, и рациональная философия – в дополнение к тому, что они представляют собой правильные и превосходные приложения соответствующих им очей плоти и рассудка, – потенциально оказали весьма благотворное влияние на религию в том, что они способны были помочь духовности очиститься от несущественных для нее вещей, прояснив ее роль в человеческом познании и озарении. Ведь то, чему мы учимся, объединив Галилея, Кеплера, Канта и Христа, состоит в том, что сенсомоторный интеллект не есть философское понимание, которое не есть духовная мудрость: ни то, ни другое, ни третье не может быть сведено к остальным, равно как нельзя и обойтись без какого-либо из них.
Но в течение всего лишь нескольких десятилетий после Канта око плоти, ослепленное светом Ньютона, сочло, что оно – и только лишь оно – достойно того, чтобы познавать. Эмпирическая наука, подгоняемая Огюстом Контом и иже с ним, превратилась в сциентизм. Она не просто говорила от имени ока плоти, но также стала говорить и от имени ока разума и ока созерцания. Поступая так, она попала в ловушку все тех же категориальных ошибок, которые сама же и открыла в догматическом богословии и за которые принудила религию заплатить дорогую цену. Сциентисты попытались вынудить эмпирическую науку (с ее оком плоти) работать на все три ока. Это и есть категориальная ошибка. И не наука, а весь мир жестоко за нее поплатился.
Эмпирико-аналитическая наука является одним из аспектов знания, которое необходимо получать в мире ока плоти (не все чувственное знание научно: например, можно вести речь об эстетическом влиянии). Разумеется, эмпирико-аналитическая наука и вправду использует око рассудка, и я считаю, что она даже прибегает и к оку созерцания для получения творческих прозрений. Но все это подчиняется оку плоти или обосновывается в получаемых им данных. И от бытия, таким образом, лишь одним аспектом низшего ока, попав в руки сциентистов, она стала заявлять о том, что у нее в распоряжении все три ока познания. Что же произошло?
31
McPherson, T. “Religion as the Inexpressible”. In Flew and Maclntyre (eds.),