Можно, наверное, с натяжкой объяснить подобное тем, что нас связывало с постояльцами единое горе – война, но как прикажете истолковать откровения, которые доводилось слышать от выселенных с ярлыком «враги народа» в казахские степи чеченцев, ингушей, калмыков? А говорили они примерно тоже, что написано в книге Ахмета Хатаева «Эшелон бесправия»: «Не окажись рядом с нами в заснеженных пустынях такие люди, как русская женщина Ефросинья, хранительница и оберег непреходящих крестьянских качеств сострадания и великодушия, казах Тлеубан Абильдин, сосредоточие исконной народной мудрости и других людей не чиновного жестокосердия, судьба всех, оказавшихся в изгнании, была бы куда трагичнее».
Я уже не говорю о том, что вся ближняя и дальняя наша собственная родня, в суровые военные и послевоенные годы работавшая в городах, на заводах, фабриках, железнодорожном транспорте, отсылала на «прокорм» своих малых чад в родовое гнездо – деревню, которая, кстати, «горбатила» на общественное благо на колхозных полях за «палочки» – пустопорожние трудодни. Спасали «своё» подворье (сад, огород, корова, куры) и природа (грибной и ягодный лес, рыбная река). Между прочим, подворье облагалось натуральным и денежным налогом, что выглядело вообще-то довольно странно (но об этом мы поговорим попозже): денег за работу в колхозе не платили, а часть налога и страховка взыскивались с крестьянина в денежном выражении.
Александр Васильевич согласно кивает головой. Родившийся после войны в стольном граде, он тем не менее не малую часть своего пионерского детства тоже провел в деревне у родственников.
Кому-то может показаться, что сообщая о тяжестях колхозного бытия мало что смыслящему в производительном труде молодому современнику-виртуальщику, мы хотим подвести его к мысли, мол, сколь благоприятным был бы труд крестьянина, освобождённый от «государственных пут», скажем, как сейчас, труд фермерский, единоличный, ориентированный сугубо на собственный интерес. Нет и нет!
Не это хочется нам сказать – мы лишь подчеркиваем, сколь же гибок, велик и устойчив крестьянский организм, если и в немыслимых условиях он не теряет своего высокого предназначения, а «основная жизненная сила» – крестьянство (определение Л. Н. Толстого, приведенное выше) сохраняет человеческое лицо, образ Божий. Более того, мы убеждены, что это состояние, эта «жизненная сила» сохраняется и подпитывается лучшим образом коллективным, общинным характером крестьянского труда. «На миру и смерть красна» – эта поговорка родилась не иначе как в сельской среде.
У ворот теренинского имения нас встретила шумная ватага его обитателей, оказавшимися при знакомстве родственниками хозяина. Что ж, крестьянину в одиночку нигде не выжить. Поэтому и были многочисленны семьи, бездетность являлась величайшим несчастьем. Каждый крестьянский клан был, что колхоз в миниатюре. Ну, и действовавшая тогда мирская община играла заметную, добрую роль. Её отголоски довелось наблюдать даже в советские времена – «толоки» на строительстве жилых домов, выбор пастухов для личного скота, совместная копка приусадебных участков и т. д. и т. п.
Нынешние разговоры о том, что община становилась тормозом в развитии сельскохозяйственного производства и что, мол, не случайно царский премьер – министр Столыпин ставил своей задачей раздробить её путём насаждения фермерства, представляются все же в какой-то степени праздными. Государственник, человек с обострённым национальным чутьём, коим являлся Пётр Аркадьевич, свершая свои реформы, исходил из необходимости сохранения заболевшего Отечества, всемерного оказания поддержки тому же фермерству. Он открыто и гордо заявлял о своей нравственной позиции: «…Мы, как умеем, как понимаем, бережём будущее нашей Родины и смело вбиваем гвозди в … сооружённую постройку будущей России, не стыдящейся быть русской». Вот бы такие слова услышать от кого-либо из нынешних депутатов-демократов. Нет, не скажут, побоятся, что их же собратья обвинят в великодержавном шовинизме.
И, к слову, Столыпин и продолжатель его дела Кривошеин наделяли крестьян «отрубами» все-таки из резервных фондов. В Сибири, да, земли давали столько, сколько крестьяне могли её обработать, а субсидировали их не деревянными – золотыми рублями. Инвентарём обеспечивали не разбитым и по льготной цене. Стройматериалы шли на село, разумеется, не гнилые. Но и в этом случае коллективистский дух земледельцы не утрачивали, что и использовали потом очень ловко большевики. Создавая колхозы, они знали, что делали. Сталин тщательнейшим образом изучил статистику, представленную учёными, и увидел: там, где сельские работы ведутся «сообща» – результат выше. И уж, наверное, читал он труды А. И. Энгельгардта, человека здравого ума, землевладельца и учёного, поднявшего своё имение на необыкновенную высоту, который писал: «Лучшим примером того, какое значение в хозяйстве имеет ведение дела сообща, соединённого с общежитием, служит зажиточность больших крестьянских дворов и их объединение при разделах… Большие семьи даже при слабом старике, плохом хозяине, не умеющем держать двор в порядке, всё-таки живут хорошо. Только при хозяйстве сообща возможно заведение самых важных для хозяйства машин… Разделение земли на небольшие участки для частного пользования, размещение на этих участках отдельных землевладельцев, живущих своими домками и обрабатывающих каждый отдельно свой участок, есть бессмыслица».