Адест вышел и вернулся только через полчаса.
- Рыцарь Разума, – сказал он, – Ривелсея, вообще обеспечивать себя пищей, живя у меня, ты будешь сама, но сейчас я прошу тебя пообедать со мной, чтобы мы могли немного друг о друге узнать и обменяться новостями. Ты ведь первый раз в Анрельте?
- Да, первый. Да, Адест, мне тоже хотелось бы побеседовать. Спасибо за гостеприимство. Пойдём.
Столовая была на втором этаже, туда они поднялись по выметенной небольшой лесенке. За небольшим узким столом сидела женщина средних лет, в зелёном платье и белой, расшитой жёлтыми нитками, лёгкой кофте. На стене висело круглое зеркало, в котором на миг отразилась Ривелсея, снявшая уже внизу, в своей новой комнате, ратлерский плащ. Теперь она была в серых же походных брюках и разумеется, в традиционной фиолетовой накидке рыцаря-ратлера. Ривелсее уже сильно успела приесться дорожная еда, и даже то, чем потчевала её щедро супруга Адеста – самая простая похлёбка, состоящая из одного лука, мяса и воды – показалась ей небывало вкусной.
Адест не терял времени. Первый свой вопрос он задал раньше, чем Ривелсея успела отправить в рот первую ложку похлёбки.
- Мне хотелось бы очень знать, Ривелсея, – сказал он так, что становилось ясно: знать ему хотелось бы много, – какова цель прибытия твоего в Анрельт? Рыцари Разума навещают наш город нечасто, и никогда – без веских оснований, если, конечно, только ты не по торговым делам.
- Я далека от торговли, – ответила Ривелсея. – Если, конечно, не считать торговлю посудой. Мне нужный Хитрый Стекольщик. Вам он известен?
Адест усмехнулся.
- Да кто ж не знает этого отъявленного лжеца, хитреца и плута! Только ни к чему тебе с ним, девушка, связываться, разве что купить что пожелаете, стекло у него очень приличное, только потому мы его и терпим. Ведь даже курице понятно, что соперника своего он сам, мерзавец, в лавке у себя прикончил. И – как с гуся вода. Вот как надо жить уметь!
- Соперника? – удивлённо спросила Ривелсея (которой Рилан говорил совсем другое), отхлёбывая настоянный на свежих листьях чай и заедая его пряником, который по пластичности и мягкости не уступал куску металла. – А почему соперника? Разве тот ему соперником был?
- Да как же не был-то? Посуди сама: если б не был, то разве Стекольщик стал бы его ножом резать?
- Но его же там не было, – сказала Ривелсея. – Он, по-моему, на склад ездил, за посудой.
- Я и говорю, вот об этом я и говорю! – воскликнул Адест. – Вот это и называется – уметь! А Совет Разума ничего, не плошает. Только приехала – и уже всё знает досконально и в деталях. А ведь даже недели ещё не прошло. У них что, шпионы за каждым кустом? Ведь Цитадель ужасно далеко. В пути-то не утомилась? А со Стекольщиком осторожней, он ещё так обманет, что сама потом не рада будешь.
- Нет, не устала, спасибо, – сказала Ривелсея, ещё раз недозволительно плохо подумав о Совете и хорошо – о Рилане.
- А про Стекольщика, – вступила в разговор женщина, которая Ривелсее была представлена как Са́йя, – говорят вообще, что он раздвояться умеет и в двух местах разом быть. Бестия, хитрая бестия.
- Да кто говорит-то? – фыркнул Адест. – Как ни пойдёшь со своими подругами на базар, так и понаберёшься всякой дури! А летать он не умеет, случайно? Ты меня слушай, чего я сам не видел, о том никогда врать не буду.
- Эти слова человек из городской Стражи сказал, которому поручено было дело это до ума довести. Ничего сделать не смог, ничего не доказал, и с отчаяния, видимо, такие слова выдал, что эта хитрая тварь уж если раздвояться не умеет, то, значит, летает.
Адест захохотал, гулко и басовито, расплёскивая чай по столу и тряся бородой с застрявшими в ней крошками.
- Ну что я говорил? И летает! Ладно, Ривелсея, если тебе надо к нему, то сходи. Я уже предупредил, поосторожнее только.
Отодвинув от себя тарелку, Адест закончил обедать. Ривелсея, зайдя к себе в комнату, некоторое время смотрела в зеркало и думала, а затем скинула с себя всю одежду и снова оделась, уже не по-ратлерски: в синие недлинные брюки и персиковую кофточку, и снова, как когда-то, заколола волосы изумрудной заколкой, и припудрила пунцовое пятно на щеке. Оно слабо теперь виднелось, но если смотреть близко, то можно было опознать в нём росчерк дикого огня. Сейчас это стало невозможно. Как Стекольщик ни хитёр, изначальные женские хитрости намного сильнее. Цель у Ривелсеи была единственной: Стекольщик не должен понять, что она ратлер, иначе выпытать просто так у него уже ничего не удастся. Денег Ривелсее дали двадцать золотых монет личных и четыре анрелла дополнительных, за которые ей придётся потом отчитаться, как и на что они были потрачены. Но жадность Стекольщика, как предчувствовала Ривелсея, они бы далеко не насытили. Можно было запросить у Ордена ещё денег, но очень не хотелось. Купить за деньги что бы то ни было мог бы кто угодно, любой союзник клана, Совет же отправил, не пожалел, её, рыцаря. Она избрала путь мудрейших – почему и должна была теперь, где только возможно, вместо оружия и денег применять свои собственные интеллект и хитрость. Рыцарь-ратлер – это не меч в умелых руках, а в первую очередь вера в Разум и жёсткая воля к Победе, которая сметает всё, что встречает, и приводит к цели всегда. Вот именно из этого «всегда» и берёт своё неистовое начало ратлерская мощь.
Магазин посуды ей на Восточной улице указали сразу. Красивое одноэтажное здание из жёлтого кирпича. Вывеска «Стекло» была прибита прямо над дверью, большая и заметная, с яркими зелёными буквами. Не менее минуты Ривелсея стояла, глядя на неё, а затем, в последний раз взглянув на себя в зеркальце, тихо толкнула дверь и вошла. Звякнул колокольчик.
Нельзя не сказать, что лавка Дейвиса производила очень приятное впечатление своей благоустроенностью и красотой. Она была просторна, с высоким потолком, и стены в несколько рядов окаймляли узенькие полочки, на которых стояло всё что угодно – от длинных узких ваз и огромных блюд до миниатюрных чашечек, подставочек, ложечек и даже колечек из узорного и обыкновенного, разноцветного и простого, толстого и тончайшего стекла. Всё это отбрасывало блики, и казалось – в комнате радуга. Ривелсея загляделась на всю эту необузданную красоту. Да и невозможно для девушки пройти, не заметив, мимо прекрасного и утончённого. Особенно её сразу привлекла чашечка с синими цветами, осколками летнего леса на смутно-жёлтом стекле. И не могла не привлечь. Ведь её мама так любила васильки! И около дома всегда росли они вместе с ромашками и зимоцветами, тоже белыми, восьмилепестковыми пушистыми цветами, которые всегда зацветали в конце лета и которые отец часто вплетал ей в волосы во время прогулок под осенним лоснящимся от воды небом, и тогда она смотрелась до безумия очаровательно и хорошо.
Стекольщик, видимо, от нечего делать тоже прохаживался возле полочек, раскладывая и перекладывая лежащее на них. Управившись с маленькими тарелочками, которые он ухитрился переложить на верхнюю полку, держа в то же время в руках большой изумрудный поднос, который затем водрузил на их прежнее место, он тут же обернулся к звуку колокольчика и, увидев посетительницу, приятно улыбнулся.
- Добрый день! – сказал он и после непродолжительной паузы твёрдо добавил, – Нет. Нет, – добавил он снова и в знак отрицания сильно замотал головой.
- Добрый день, – кивнула Ривелсея. – А что «нет»?
- Нет, за последний месяц я не видел ни разу, чтобы зашла сюда столь очаровательная, приятная девушка! Я не мог не заметить – красоты, равной этой, не увидеть нельзя.
Ривелсея тяжело вздохнула.
- Что такое? – лицо Стекольщика, или Дейвиса, приняло выражение участливое, оттеняя улыбку радости от встречи на второй план, но не угашая её совсем.
- Как жаль, – сказала она. – Как жаль, что не все, далеко не все в этом прекрасном городе столь любезны и добры!