Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря:
— «Что, любовная ссора?» Нет, мы не ссоримся, мысленно ответил я ему, мы просто умираем.
— О Серж, я так долго ждала тебя. Я любила тебя даже прежде, чем ты появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я не смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я ничего не смогу делать. Извини, — добавила она, всхлипывая, — все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю.
— Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку на раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом, а мои ноги, нажимавшие на педали, — не более чем дрожащим отражением в реке. Когда мы добрались до станции, пришлось ждать у билетной кассы. Других пассажиров не было, но не было и кассира. Потом он наконец появился. Щелчок компостера — как печать судьбы. Платформа. Часы. Аушвитц. Снова ожидание. Мы приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу.
Но Тереза все равно говорила. Она скоро оправилась. Не в ее характере было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные фразы. Тереза говорила об облаке, которое проплывало над станцией, она интересовалась, откуда оно прилетело и куда улетит. «Оно умрет раньше, чем достигнет гор», — сказала она, судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение пауков по стене, слонов по шахматной доске или вурдалаков по болоту.
И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на меня с торжественным видом.
— Ты жалеешь, — спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, — жалеешь, что встретил меня?
— Нет, — ответил я, — но меня удивляет одна вещь. Почему вдруг оказывается, что два человека любят друг друга?
— Они не любят, — сказала она. — С чего ты взял, что они любят?
— Перестань, Тереза!
Из-за шума поезда нам пришлось повышать голоса. Поднявшись со своим чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать.
— Счастливо! — крикнул я.
Для меня это было самое искреннее пожелание, которое когда-либо произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась в маленький светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный — я никогда не видел ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол и принялся созерцать фотографию площади Св. Марка в Венеции. Поезд дал свисток и стал набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что, повернув голову налево, увижу дом и парк, но воздержался. Это только начало, сказал я себе. Стоп, новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно, покажи, что ты большой мальчик. Найди другую мысль, чтобы первая вылетела из головы (какая чушь…). Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное. Тайна. Языческие мистерии, совершаемые в полнолуние, — что они собой представляли? Счастье? Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся жизнь?! Я понял, что уже кричу. Это не случалось со мной довольно давно и в какой-то мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть.
Глава 7
Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы. Я кидался от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели, одинокий, как зверь, зализывающий свои раны. К счастью новая работа, которую мне поручили Берни, позволила отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все очаровательные создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах поп-музыки; и Вержю, как безумный снимающий их своим «Роллеем». Девицам нравилось поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких дней, когда они еще жили дома. («Мои родители, о Боже, не говорите мне о родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?»). К трем часам одна из них оставалась со мной, словно маленький сувенир ночи. Мы заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жер, — мена, Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от своего недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром, я искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора. Одна из них, раздеваясь, все время переступала с ноги на ногу, как будто ей ужасно хотелось в туалет. У другой были кроткие невинные глаза; но как только она оказалась голой, они загорелись бешеной страстью. Мы объезжали все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь. Какая-то бывшая княгиня, отличавшаяся изысканностью манер. Но когда мы стали танцевать, ее груди вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к моим. По какой-то неведомой причине (подобной причинам некоторых редких болезней) я играл в эту игру совершенно искренне. Мое сердце было всюду сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на простыне, я пытался найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко мне возвращалась Тереза. Я вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова («О Серж, я никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое дыхание».) А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом с ней, в лучшем случае, пьяный, не буйный, не болтливый, не печальный, не веселый, просто задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся во тьме, только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал по тротуарам, которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в предсмертных судорогах, безголовые, одноглазые или со ртом на животе. Я должен был пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться в одного из них. И над всей картиной витал дух тления. Потом я внезапно пробуждался. «Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело», — жаловалась Ким.
Новый сон — но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. «Ты превосходно выглядишь! — заметил я. — Просто превосходно…» — «Кто это сказал?…» — «Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет…» — «А это кто сказал? Я же слышал голос…» — «Идиот, это крышка твоего гроба отражает звуки твоего голоса». Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога.
— Как поживаешь, Сагар?
— Неплохо, сир, а вы как?
— Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?
— Я спрашивал себя. Господи, что происходит после смерти.
— Какой смерти?
— Моей, к примеру.
— Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.
— Бог рассмеялся, а я опять проснулся.
Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон.
В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте, «нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил», — сказала Ким-без-проблем. Каждый из ее прозрачных нервов знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Ламбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. («Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?») В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. Сравнивать — значит разрушать, — говорил я себе. И разрушал.
Ким открыла глаза и улыбнулась.
— Какое приятное солнце, — сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.
— Давай поговорим, теперь самое время, — предложила она. — Пойдем со мной, Серж-широкие-плечи. Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар — идеальное место для откровенной беседы.
— Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь?