— 38 и 2.
— Ладно, если хочешь я заеду после обеда. Он появился в 10 вечера, загоревший, жизнерадостный, и принес с собой ветер в 7 баллов. Едва переступив порог, он начал рассказывать о своем круизе. «Мы попали в шторм в открытом море!» (Я чуть было не поехал с ним, но Ким не любила парусников, и мне не хотелось оставлять ее одну на две недели.) «Ну, что случилось с нашей девочкой?» Ким улыбнулась, когда он вошел в спальню. Роже мог исцелить больного одним рукопожатием. Измеряя давление, он говорил так громко, что я едва услышал телефонный звонок, которого давно ожидал. Я ушел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— Садовник перебрал все сено граблями, — сказал Сторк, — но ничего не нашел.
— Ты уверен?
— Я был вместе с ним — даже не успел пообедать. Завтра мы попробуем еще, при дневном свете. Что это за конверт, опиши поточнее.
— Маленький, прозрачный. Знаешь, как у филателистов.
— Что в нем было?
— Фотография и прядь волос.
— О, как романтично! Это фотография Ким? Прости, не мое дело. Слушай, ты, наверное, потерял его в другом месте. Со мной один раз тоже такое случилось — где-то потерял обручальное кольцо! Только вообрази. Я его снял, когда пытался подцепить девочку. И знаешь, где оно оказалось?
— На пальце у девочки? — Меня меньше всего интересовала его история.
— Это не смешно, поверь мне. Если такое когда-нибудь случиться с тобой… Алло? Ты здесь?… Я положил его в карман, и оно провалилось за подкладку. Можешь вообразить, что я чувствовал, возвращаясь домой с обеда без обручального кольца!
— На твоем месте я бы забинтовал чем-нибудь палец.
— Именно так я и сделал. Поверь мне, это никудышная затея. Николь настаивала, чтобы я показал ей рану. Оказывается, она когда-то обучалась на курсах медсестер.
— И что дальше?
— В ту ночь у нас чуть не дошло до развода. В общем…
Я положил трубку на стол и не спеша закурил. Слова Сторка были почти не слышны. Между тем другие слова плыли в моем мозгу. Струйки холодного пота потекли по бокам. «Но это совершенно идиотская идея, — сказал я себе. — Если она еще раз появится — оторву тебе голову, честное слово».
Потом я опять взял трубку.
Когда я вернулся в спальню, Декамп энергично прощупывал спину Ким. Тут — болит, а тут — не болит.
— Перинефральная флегмона, — объявил он, наконец выпрямившись.
— Это серьезно?
— Ничего страшного. Покормим ее антибиотиками, и все будет в порядке. — Он начал писать рецепт.
— Отчего это бывает? — спросила Ким.
— Бог его знает… Какой-то микроб поселяется в организме… Завтра утром пришлю кого-нибудь из лаборатории.
— Когда я смогу вернуться на работу?
— Дней через десять. Ешь побольше йогурта и принимай сульфамиды.
— Роже, у нас зимняя коллекция, сейчас самый разгар. Я не могу сидеть тут и вязать десять дней. Она взглянула на меня:
— Кто это звонил?
— Сторк. Хотел узнать, как ты себя чувствуешь. Пока я говорил, в моем сознании возник совершенно отчетливый вопрос: «Зачем ты лжешь ей?»
Через три дня Декамп позвонил мне утром в офис.
— Слушай, тут кое-какие неясности.
— Что ты имеешь в виду?
— В анализах. Так, небольшая деталь. Но нам лучше все повторить и сделать еще внутривенную урографию.
— Что-что?
— Рентгеновский снимок. Потом я покажу его Годану.
— Но что именно не так?
— Не знаю. Не волнуйся, старина. Возможно, ничего там и нет.
— Она не ела с понедельника.
— Не волнуйся, говорю тебе. Привези ее в больницу завтра к девяти утра.
Рентген — довольно мучительная процедура. Вас помещают в своего рода пресс и при помощи мехов сплющивают ваше тело до толщины папиросной бумаги. Но Ким держалась превосходно, только ее большие глаза стали еще больше. Она отказывалась быть побежденной.
— Серж, они и дальше собираются меня уродовать? — спросила она, когда мы вернулись в машину. — У меня больше нигде не болит. В чем же дело?
Через два дня, когда Годан осматривал ее, я ожидал в коридоре больницы, зажигая каждую минуту по сигарете. Наконец Ким вышла, и главный специалист пригласил меня в кабинет.
Это был нетерпеливый, довольно бесцеремонный человек с белыми усами и светлыми глазами, которые делали его похожим на Альберта Швейцера.
— Вы доставили своей супруге кое-какие неприятности, не так ли? Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление… — Он впервые взглянул в мою сторону. — Ну ладно, уверяю вас, у нее нет ничего страшного. Мы осмотрели ее самым тщательным образом.
Он указал на рентгеновский снимок, лежавший на столе.
— Все нормально. Я беседовал с ней довольно долго. Ваша личная жизнь меня не касается. Но я должен предостеречь вас: ваша супруга не столь крепка, как кажется. Примите мой совет: обращайтесь с ней осторожней, если хотите, чтобы она оставалась здоровой. Вот и все. Прощайте.
Он открыл дверь, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре мне улыбалась счастливая Ким.
Глава 8
И вдруг лето кончилось. Все оказалось поглощено лихорадкой осени. Еще и еще зрелищ, еще и еще денег, еще и еще любви. На Елисейских Полях, где в сумерках внезапно зажигались уличные фонари, глаза искала глаза, пустые глаза, в которых горела золотая пыль и отражались изгибы обнаженных женских тел. Канава купил новую машину. Феррер устроил новую выставку портретов под названием «Рельефы». Он изобрел какой-то новый способ печати. Берни, выходя из кабинета босса, выглядел еще ужаснее, чем обычно. Оказалось, наш любимый редактор может потерять работу, если тираж не достигнет полумиллиона — и быстро… Внезапно все в газете затрепетали. Волна паники охватила издательский офис, газетные листы летали по воздуху.
Сторк устраивал оргии в Монфьре. Мы ездили туда однажды (Ким сказала, что это может пойти нам на пользу), но продержались недолго — отсутствие тренировки. В конце каждого дня я все более остро ощущал, что иду по зыбкой тропинке, не внимая природе и противясь жизни, равнодушный к тому, что производило на окружающих сильное впечатление (это чудесный английский фильм!), слепой к вечным красотам города (однажды вечером я проезжал в такси мимо Лувра и с полным безразличием взирал на сияющие булыжники мостовой), глухой к музыке, которая приводила в экстаз всю молодежь. Но я продолжал существовать. И приказывал сердцу биться, легким — дышать, руке — писать… «Стремление к убийству стало неотъемлемой частью жизни этой чрезмерно страстной пары. Достаточно было малейшего инцидента, улыбки или, быть может, слез, чтобы раздался выстрел. И никто не мог сказать заранее, кто окажется жертвой, а кто убийцей…»
Я написал очерк о тяжелой жизни жен шахтеров на северо-востоке Франции во время забастовки. (Газета приняла новое направление: «Поверь, старина, они сожрали достаточно грязи, которую мы им подавали из года в год. Ты знаешь, Серж, люди выросли. Они хотят чего-то нового».) Но пока что, ради сохранения прежних позиций, был проведен почти тотальный опрос на тему: «Новый взгляд на супружескую измену». Поскольку ни одна из опрошенных женщин не призналась в неверности мужу, мне пришлось все сочинить самому.
Внезапно появилась большая новость: Бардо меняла своего любовника. Началась всеобщая паника. Здание сотрясалось от крыши до основания. Команды фотографов рассылались в Кальви, Капри, Капуа. Однажды, 12 октября, я сделал ошеломляющее открытие: у меня нет друзей.
Не с кем было поделиться той вампирической мыслью, которая высасывала мою кровь. Правда, Ким чувствовала себя хорошо или более-менее хорошо. В некоторые вечера она превосходно, а иногда с трудом вставала утром с постели и казалась необычно вялой. Но больше всего меня тревожило ее ненасытное желание жить, быть в движении, танцевать, ходить в гости, гулять, есть, заниматься любовью, работать. Как будто ее время истекало. Тик, тик, тик, тик. Словно какой-то демон постоянно нашептывал ей: «Поспеши, моя милая, тебе осталось недолго».
— Серж, давай сходим куда-нибудь сегодня.