– Здравствуйте, отец Марк. – Раздался суховатый голос старого знакомого священника.
– И ты здравствуй, сын мой. – Отозвался пастор, узнавая говорившего.
Отец Марк приблизился к группе мужчин сидящих прямо на песке и встал над ними словно в ожидании. Одна из темных фигур поднялась и склонилась в поклоне.
– Котелок, я всегда не понимал, как ты узнаешь меня? – спросил пастор, улыбаясь во мгле.
– По шагам, святой отец. Если бы вы не служили церкви, вы бы стали воином, святой отец. У вас поступь солдата. Уверенная такая даже на песке и склоне. Наша стража вам, святой отец, в подметки не годится. Когда ступает отец Марк, кажется что сама швейцарская гвардия Его Святейшества Папы идет.
Раздались смешки, и священник позволил себе снова улыбнуться.
– Я к тебе по делу, Котелок. Делу срочному и важному.
– Что-то опять натворили мои братья? – Удивился Котелок, но, заметив качание головой отца Марка, сказал: – Тогда давайте, святой отец, поднимемся наверх и там вы расскажете, что заставило вас в чужом платье, ночью, искать таких как мы.
Наверху стоя под скрипучими соснами, отец Марк коротко и сухо стал излагать:
– Сегодня ночью еще можете остаться в городе. Завтра покидайте его. Уходите на восток. Туда зараза еще не пришла. Если кто из твоих уже несет это проклятье лучше убейте его сами. Да… именно священник тебе говорит такое, Котелок. Убейте и не прикасайтесь к телу. Поверх тела наваливайте дерево и сжигайте…
– Страшные вещи говорите, отец Марк. Страшные и плохие. – Сокрушался Котелок, качая головой. – Нельзя же так. Не по-христиански это. Уйти-то мы уйдем, раз такое дело. Но вот своих убивать. Даже уже которые… Мы не станем. Не убийцы мы братьям своим.
– Тогда просто оставляйте их. Бросайте и уходите. Потому что все погибните. – Сказал жестко отец Марк. – Их тела уже огню предадут стража или мои братья.
Котелок молчал. Отец Марк тоже. Они понимали друг друга. Они оба знали, какое зло уже ворвалось в их город.
– А может нам лучше остаться? – с сомнением спросил Котелок. – Сколько стражи на дорогах да по лесам будет. Точно поймают. Есть зараза, нет заразы – всяко убьют… Раз королевская стража вышла на дороги, значит, жди беды. Большой беды.
Священник вымученно вздохнул и сказал правду:
– Завтра днем еще можно будет уйти… Даже наверное вечером еще сможете. Послезавтра поутру я лично над воротами подниму черное полотнище. Никто не войдет и не выйдет из города. Каждый, кто попытается это сделать будет убит.
Котелок покивал сокрушенно и сказал:
– Я сообщу всем. И на том берегу и здесь. Прямо сейчас и разошлю своих братьев. Думается мне, уже сегодня первые уйдут по реке. Но многие не покинут города, даже когда поднимите знак смерти. У нас нет ни крошки в долгое путешествие. Лучше умереть здесь, побираясь по домам и кухням чем там, в глухом лесу насаженным на пику стражника. Здесь вы нас, отец Марк, и отпоете и в лучший мир проводите, а там? Гнить под деревьями без погребения?
– Боюсь, у меня не хватит сил всех отпевать… баронская стража будет тоже убивать несчастных. – Признался отец Марк и решил, что надо заканчивать этот неприятный разговор. Свой долг он как пастор выполнил. – Берегите себя. Пусть Господь не оставит вас в это тяжелое время. Молитесь ему и матери его Пречистой деве Марии.
Он благословил мелкого воришку Котелка и, стремительно развернувшись, пошел прочь. Ему еще надо было успеть посетить приют. А Котелок озабоченный своими мыслями стоял на высоком берегу и слезящимися глазами поглядывал на крохотные огоньки факелов стражников на мосту. Он еще не решил, что сам будет делать, когда скоро вместо охраны эта стража займется истреблением…
4.
Питер, не смотря на довольно сильный ушиб, не поцарапался. Выскочив за ворота, он спрятался у чугунной ограды соседнего особняка, решив пересидеть боль, и уже оттуда услышал тоненький голосок Ингрид что, разбудив стражника, возмущенно спрашивала, почему открыты ворота. Улыбаясь, он отчего-то с благодарностью вспомнил лицо девушки и подумал, что даже эта жгучая боль в коленях стоит того чтобы с ней иногда вот так украдкой общаться. Кто еще из его приятелей мог похвастаться, что проводит ночи с баронессой!? И пусть он никогда никому об этом словом не обмолвился, а под «провести ночь» подразумевал именно эту безобидную сумеречную болтовню, чувство странной гордости и трепета наполняло его в полной мере.