— Подумай, о чем я говорил, — продолжил он, провожая нас по неотремонтированному коридору. — Подумай, каким легким будет твой срок, если ты присоединишься к нам. Через год твое консульство закончится. Ты покинешь Рим. Будешь жить в губернаторском дворце. В Македонии ты заработаешь столько денег, что хватит на всю оставшуюся жизнь. После этого возвращайся домой, купи домик на берегу Неаполитанского залива. Изучай философию и пиши мемуары. В противном случае…
Слуга подошел к нам, чтобы помочь Цицерону надеть плащ, но хозяин отмахнулся от него и повернулся к Цезарю.
— В противном случае? Что в противном случае? Что будет, если я к тебе не присоединюсь? Что тогда будет?
— Пойми, что это не направлено против тебя лично. — На лице Цезаря появилось удивленное выражение. — Мы не хотим причинить тебе зла. Более того, я хочу, чтобы ты знал: если тебе будет угрожать личная опасность, ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту.
— Могу рассчитывать на твою защиту?
Я очень редко видел, чтобы Цицерон не мог подобрать слов для ответа. Но в этот холодный день, в этом мрачном и неухоженном доме, в этом грязном и неухоженном районе, я видел, как он пытается найти слова, которые выразили бы его чувства. Однако консулу это не удалось. Закутавшись в плащ, он вышел на улицу, в снег, под угрюмые взгляды банды головорезов, которые все еще топтались у огня, и коротко попрощался с Цезарем.
— Я всегда могу рассчитывать на его защиту, — повторил Цицерон, когда мы стали взбираться на холм. — Да кто он такой, чтобы говорить со мной в подобной манере?
— Он очень самоуверен, — вставил я.
— Самоуверен? Да он говорит со мной, как со своим клиентом![11]
День заканчивался, а с ним и год. Он быстро сходил на нет, как зимние сумерки. В окнах домов зажигались лампы. Над нашими головами люди переговаривались друг с другом через улицу. От костров шел дым, и я чувствовал запах стряпни. На углах улицы благочестивые горожане выставляли маленькие тарелочки с медовыми пирожками — подношением местным богам. В те времена мы молились богам перекрестков, а не великому божеству Августу, и голодные птички слетались на это угощение, взлетая и опять садясь на края тарелок.
— Мне послать информацию Катуллу и другим? — спросил я.
— И что там написать? Что Цезарь согласен освободить Рабирия, если я предам их за их же спинами? И что я размышляю над его предложением? — Цицерон шел впереди, и его возмущение придавало ему силы. Мне было нелегко поспевать за ним. — Я заметил, что ты не делал никаких заметок.
— Мне показалось, что это не совсем удобно.
— Ты всегда должен вести записи. С сегодняшнего дня ты обязательно должен записывать все, что говорится.
— Да, сенатор.
— Мы вступаем в опасные воды, Тирон. Каждая мель и каждое течение должны быть зафиксированы.
— Да, сенатор.
— Ты запомнил этот разговор?
— Думаю что да. Большую его часть.
— Хорошо. Запиши его, как только мы вернемся. Мне нужна эта запись. Но никому ни слова. Особенно в присутствии Постумии.
— Ты думаешь, что она все-таки придет на обед?
— Конечно. Хотя бы для того, чтобы доложиться своему любовнику. У нее совсем не осталось стыда. Бедный Сервий. Он так ею гордится.
Когда мы пришли домой, Цицерон направился наверх, чтобы переодеться, тогда как я удалился в свою маленькую комнату для того, чтобы записать все, что запомнил. Этот свиток лежит сейчас передо мной, когда я пишу эти мемуары: Цицерон сохранил его среди своих секретных бумаг. Как и я, он пожелтел, сморщился и выцвел с годами. Однако, как и меня, его все еще можно понять, и когда я подношу его к глазам, я опять слышу дребезжащий голос Цезаря: «Ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту».
Мне потребовалось больше часа, чтобы закончить работу. К этому времени гости Цицерона собрались и прошли к обеду. Закончив, я прилег на свою узкую кровать и еще раз проанализировал все, что видел. Не побоюсь сказать, что мне было не по себе, так как природа не наделила меня нервами, похожими на канаты. Вся эта публичная жизнь мне не нравилась — я бы с большим удовольствием жил в загородном имении: моей мечтой было купить себе маленькую ферму, куда я бы мог уехать и продолжить свои мемуары. Я даже скопил на это немного денег и в глубине души надеялся, что Цицерон даст мне вольную после того, как его изберут консулом. Но время шло, а он никогда об этом не упоминал, и, достигнув сорока лет, я боялся, что так и умру рабом. Последняя ночь года всегда навевает меланхолические мысли. Двуликий Янус[12] смотрит и вперед, и назад, и очень часто любое из этих направлений кажется непривлекательным. В тот вечер мне было особенно грустно за себя.
11
Клиент — в Древнем Риме свободный гражданин, отдавшийся под покровительство патрона и находящийся от него в зависимости.