Голос Цицерона был великолепным инструментом, с его богатым звучанием и легким намеком на заикание — помеха, которая заставляла каждое его слово выглядеть выстраданным и поэтому более ценным; его слова резонировали в тишине, как послание самого Юпитера. Традиция требовала, чтобы сначала он говорил об армии. Громадные резные орлы смотрели на него с потолка. Он превознес достижения Помпея и Восточных легионов со всем искусством, на которое только был способен, зная, что его слова будут доложены Помпею со всей возможной быстротой и великий генерал внимательно их изучит. Сенаторы долго топали ногами и криками выражали ему свою поддержку, потому что все присутствующие знали, что Помпей — самый могущественный человек на свете, и никто, даже его завистники среди патрициев, не хотел, чтобы кто-то заметил, что они недостаточно почтительны по отношению к полководцу.
— Помпей защищает нашу Республику на внешних рубежах, а мы должны выполнять свой долг здесь, в Риме, — продолжил Цицерон. — Мы должны стоять на страже ее чести, мудро управляя ее движением вперед по пути достижения высшей гармонии. — Он на мгновение остановился. — Все вы знаете, что сегодня, еще до восхода солнца, закон, предложенный трибуном Сервилием Руллом, который все мы так долго ждали, был размещен на Форуме. Едва услышав об этом, я послал несколько переписчиков, чтобы они принесли мне копию этого закона. — Консул протянул руку, и я вложил в нее три восковые таблички. Моя рука дрожала, но у него, казалось, были канаты вместо нервов. — Вот этот закон, и я заверяю вас, что изучил его со всей тщательностью, на которую только был способен, принимая во внимание обстоятельства сегодняшнего дня. И я пришел к твердому мнению…
Он замолчал и внимательно посмотрел на сидящих в зале — на Цезаря, сидящего на второй скамье и смотрящего на консула безо всякого выражения, и на Катулла и других бывших консулов из патрициев, сидящих на скамье напротив.
— Что это не что иное, как меч, который нам предлагают вонзить в самое сердце нашей Республики!
Его слова вызвали мгновенный взрыв эмоций: крики гнева и отрицающие жесты со стороны популяров и низкий мощный гул одобрения со стороны патрициев.
— Меч, — повторил Цицерон. — С длинным лезвием. — Он открыл первую табличку. — Глава первая, страница первая, строка первая. Выборы десяти комиссаров…
Этими словами он перешагнул через все сантименты и рассусоливания и перешел сразу же к существу дискуссии, которая, как всегда, сводилась к вопросу о власти.
— Кто предлагает кандидатов в члены комиссии? — спросил он. — Рулл. Кто определяет, кто их будет выбирать? Рулл. Кто собирает ассамблею для выборов? Рулл…
Сенаторы из числа патрициев подхватили и стали скандировать имя несчастного трибуна после каждого вопроса Цицерона.
— Кто объявляет результаты?
— Рулл! — разнеслось под крышей храма.
— Кому единственному гарантировано место в комиссии?
— Руллу!
— Кто написал этот закон?
— Рулл!
И Сенат захлебнулся смехом в восторге от своего собственного остроумия, в то время как бедняга Рулл покраснел и вертел головой по сторонам, как будто кого-то искал. Цицерон продолжал в том же духе около получаса, разбирая закон по статьям, цитируя его и высмеивая, и уничтожая его с такой яростью, что сенаторы на скамье рядом с Цезарем и на скамье трибунов становились все мрачнее и мрачнее.
Невозможно было представить себе, что у Цицерона был только час, чтобы собраться с мыслями. Он представил закон как атаку на Помпея, который не мог участвовать в выборах в комиссию in absentia[17], и как попытку восстановления монархии, когда будущих царей хотят замаскировать под членов комиссии. Он свободно цитировал закон:
— Десять членов комиссии будут иметь возможность размещать колонистов в любых городах и районах по своему усмотрению и передавать им земли по своему выбору. — В его устах этот грубый текст звучал как призыв к тирании. — А что потом? Какие поселения появятся в этих местах? Как все это будет работать? Рулл говорит: «В этих местах будут созданы колонии». Но где именно? И какие люди будут там жить? Ты что думаешь, Рулл, мы отдадим тебе в руки — и в руки тех, кто придумал всю эту схему, — тут он указал на Цезаря и Красса, — всю Италию беззащитной, чтобы вы могли укрепить ее военными гарнизонами, оккупировать ее своими колониями и управлять ею, скованной по рукам и ногам?