Выбрать главу

Таким город был накануне вступления Цицерона в должность консула: водоворот из голода, слухов и тревог. Он был полон ветеранов-инвалидов и разорившихся крестьян, которые просили милостыню на каждом углу. Бесчинствующие банды пьяных молодых людей терроризировали торговцев. Женщины из приличных семей открыто предлагали себя перед тавернами. То тут, то там возникали большие пожары и происходили ожесточенные стычки. Собаки выли в безлунные ночи. Город наполняли фанатики, прорицатели и нищие всех мастей. Помпей все еще командовал легионами на Востоке, и в его отсутствие по городу распространялась атмосфера неуверенности и страха, наползавшая на город как туман с реки, заставляя всех дрожать за свое будущее. Казалось, что вот-вот что-то должно произойти, но никто не знал, что именно. Говорили, что новые трибуны работали вместе с Цезарем и Крассом над планом передачи общественных земель городской бедноте. Цицерон попытался что-то об этом узнать, но потерпел неудачу. Магазины были пусты — товаров не было, еду запасали впрок. Даже ростовщики перестали давать деньги в рост.

Что же касается второго консула, Антония Гибриды — Антония-полукровки, получеловека, полуживотного, — то он был буйным идиотом, который пытался избраться в тандеме с заклятым врагом Цицерона Катилиной. Несмотря на это и предвидя сложности, с которыми им придется столкнуться, Цицерон, нуждавшийся в союзниках, приложил колоссальные усилия, чтобы установить с ним добрые отношения. К сожалению, его усилия ни к чему не привели, и я объясню почему. По обычаю, в октябре вновь избранные консулы тянули жребий, какой провинцией они будут управлять, когда закончится их год на посту консула. Гибрида, который был в долгах, как в шелках, мечтал о неспокойной, но очень богатой провинции Македонии, где можно было сделать себе большое состояние. Однако, к его разочарованию, ему достались мирные пастбища Ближней Галлии, где даже мыши было трудно прокормиться. Македония же досталась Цицерону. Когда эти результаты были объявлены в Сенате, на лице Гибриды появилось такое выражение детской обиды и удивления, что весь Сенат покатился со смеху. С тех пор он и Цицерон не разговаривали.

Неудивительно, что Цицерон так много времени уделял подготовке своей инаугурационной речи. Однако, когда мы вернулись домой, он все никак не мог сосредоточиться. Хозяин смотрел куда-то вдаль с отсутствующим выражением на лице и повторял один и тот же вопрос: «Почему мальчика убили таким способом? И какое значение имеет то, что он был собственностью Гибриды?» Он был согласен с Октавием — наиболее вероятными виновниками являлись галлы. Цицерон даже послал записку своему другу, Фабиусу Санге, который представлял интересы галлов в Сенате. В ней он спрашивал, считает ли Фабиус подобное возможным? Однако через час Санга прислал довольно раздраженный ответ, заявив, что, конечно, нет и что галлы очень сильно обидятся, если консул будет продолжать настаивать на подобных спекуляциях. Цицерон вздохнул, отбросил письмо и попытался собраться с мыслями. Однако ему никак не удавалось придумать что-то путное, и незадолго до захода солнца он опять потребовал подать себе плащ и сапоги.

Я подумал, что хозяин хочет прогуляться в общественном саду, расположенном недалеко от дома, как он это часто делал, когда сочинял свои выступления. Но, когда мы добрались до гребня холма, вместо того чтобы повернуть направо, он направился к Эсквилинским воротам, и, к своему удивлению, я понял, что консул хочет пересечь границу того места, где сжигались трупы. Обычно он избегал его всеми правдами и неправдами. Мы прошли мимо носильщиков с ручными тележками, ожидающих работы прямо за воротами, а затем и мимо приземистой резиденции палача, которому запрещалось жить в границах города. Наконец мы пришли на священную землю Лабитины[3], полную каркающих воронов, и подошли к храму. В те времена он был штабом гильдии могильщиков: здесь можно было купить все необходимое для погребения, начиная от приспособлений для умащивания тела и кончая ложем, на котором тело сжигалось. Цицерон взял у меня денег и пошел переговорить со жрецом. Он передал ему кошелек, и появились два официальных плакальщика. Цицерон позвал меня.

— Мы как раз вовремя, — сказал он.

Наверное, мы представляли собой довольно забавную процессию, когда пересекали Эсквилинское поле. Первыми шли плакальщики, неся в руках горшки с благовониями, затем — вновь избранный консул, а затем — я. Вокруг нас, в сумерках, плясали огни погребальных костров, раздавались крики неутешных родственников. В воздухе висел запах благовоний — сильный, но недостаточно сильный, чтобы отбить запах горящей плоти. Плакальщики привели нас к общественной устрине[4], где куча трупов на телеге ожидала своей очереди быть сожженной. Без одежд и обуви эти никому не нужные тела были такими же нищими в смерти, какими были и в жизни. Только тело убитого мальчика было покрыто: я узнал его по парусине, в которую он теперь был туго укутан. Пара служащих легко забросили его на металлическую решетку, Цицерон наклонил голову, а наемные плакальщики громко застонали, надеясь, без сомнения, на хорошие чаевые. Порыв ветра пригнул ревущее пламя к земле, и очень быстро все было кончено: мальчик отправился навстречу тому, что ожидает всех нас.

вернуться

3

Богиня мертвых и похорон.

вернуться

4

Место для сжигания трупов.