Хису гонялась за низко летающими военными самолетами, она никак не могла к ним привыкнуть, все пыталась поймать, кидаясь на них по нескольку раз в день с бешеным лаем. Хису пропала за изгородью, и Алиде с усилием прислонила лестницу к стене дома. На чердак она не поднималась долгие годы. Там подобного мусора хватало, в пыльных углах полно непристойных текстов и удушающих миазмов. Запах чердака. Навстречу вьются сети паутины, чувствуется привкус странной тоски. Алиде перевязала платок и пошла вперед. Она оставила дверь открытой и дала глазам привыкнуть к сумраку, пробираясь через груды вещей. С чего начать? Задняя часть чердака была набита всякой всячиной: прялки, челноки, сапожные колодки, старые корзины для картофеля, ткацкий станок, велосипеды, игрушки, лыжи, лыжные палки, оконные рамы и швейная машина «Зингер», которую Мартин уволок на чердак, хотя Алиде просила оставить ее в доме, так как она хорошо работала.
Сельские женщины не расставались со своими «Зингерами» и, если подыскивали новые модели, то предпочтительно машину с педалью — на всякий пожарный случай, если не будет электричества, иначе что делать? Мартин никогда не сердился на жену без причины и не возражал жене в хозяйственных делах, но «Зингер» унес и на его место поставил электромашину, русскую «Чайку». Тогда она не обратила внимания на это, решив, что Мартин презирает старые вещи времен Виру и хочет, чтобы их семья показала пример, выразив доверие русским машинам. Однако «Зингер» оказался единственным из предметов прошлого, от которых Мартин хотел избавиться. Почему именно «Зингер»? Почему лишь «Зингер»?
Кто распевал подобные песни? Здесь у нас, во всяком случае, никто. Где же она слышала эту песню? Это было в столице, когда она поехала к своей кузине. Зачем она ездила туда? К зубному врачу? Одна из возможных причин. Кузина повела ее смотреть город, им навстречу шла компания студентов, которые пели: «Возьми меня, у меня машина „Зингер“». Все слегка посмеивались. У них все еще было впереди, будущее представало в самом радужном свете. На девушках были мини-юбки и высокие блестящие сапоги. На волосах или на шее развевались шифоновые косынки. Кузина по-доброму ахала по поводу длины юбок, тем не менее ее волосы тоже покрывала шифоновая косынка, как видно, вошедшая в моду. Молодые лица светились надеждой. Но ее, Алиде, будущее было уже позади. Песнь осталась в ушах на многие дни, нет, даже недели. Она смешивалась со звуком текущего в подойник молока, со стуком калош с глиной на подошвах, когда она шла по колхозному полю и видела результаты пылких забот Мартина о процветании колхоза. Мысль об этом будущем проходила по сердцу Алиде, как тяжелый груз со стальными стахановскими мышцами, неизбежно, неотвратимо.
Алиде направила фонарик на швейную машину. «„Зингер“ превыше всего». Она запомнила эту рекламу из какой-то газеты, когда-то, тысячу лет назад. В ящичке столика зингеровской машины нашлась коробка, полная разного хлама, масленки, маленькие кисточки, сломанные иголки и обрывки тесьмы. Она присела на корточки и стала рассматривать плоскость столешницы снизу. Здесь гвозди были меньшего размера, чем гвозди столика. Она — перевернула машину, осторожно сошла по лестнице вниз, нашла на кухне топор и, пошатываясь, поднялась обратно на чердак. Топор легко справился с машинкой. Посреди развороченной груды отыскался маленький мешочек. Старый кисет Мартина. В нем были старые золотые монеты и золотые коронки. Золотые часы, на которых выгравировано имя Теодора Круса. И брошка сестры, которая пропала в ту самую ночь, которую они провели в подвале муниципалитета. Алиде так и села на пол. Мартин не был там! Не мог он быть! Нет, только не Мартин!