— У этого парня черная грудь!
— Смогу ли я…
— Когда сможешь, когда нет.
— Неужели вы не видите ничего другого?
— Девочка, милая, на почве безнадежности растут чахлые цветы.
От дома бабки Алиде почти бежала, вальдшнепы летали над полем длинными кругами, а пузырек, полученный у нее, нагревался в руке, хотя пальцы при этом оставались холодными. Неужели никакая сила не может прекратить эту саднящую боль в груди?
Во дворе хлопотала Ингель, которая набирала воду из колодца, косы ее расплелись, щеки раскраснелись, на ней была лишь нижняя юбка. В постели Алиде поджидала книга «Цветы черемухи», а в постели Ингель ждал мужчина. Почему все было так несправедливо?
Алиде не успела испробовать эффективность напитка бабки Крел. Его нужно было подмешать в кофе, но на следующее утро Ингель как раз перестала пить кофе и выбежала во двор сообщить: свершилось, то, против чего предназначалось зелье старухи. Ингель ждала ребенка.
1939–1941, Западная Виру
ОТЗВУКИ ВОЙНЫ СМЕНЯЮТСЯ ЗАПАХОМ СИРОПА
Когда осенью 1939 года балтийских немцев пригласили в Германию, одна из школьных подруг сестер пришла попрощаться. Она собиралась лишь съездить и посмотреть на страну, которую никогда не видела, и по возвращении обещала рассказать, какая она, эта Германия, на самом деле. На ее проводах внимание Алиде было приковано к тому, как рука Ханса обвивалась вокруг талии Ингель и затем оглаживала ее живот. Воркование слышалось даже во дворе, и Алиде только стискивала зубы.
Эта картинка — распухающий живот Ингель и рука Ханса, обнимающая ее за талию, — беспрестанно мучила Алиде, дни и ночи, во сне и наяву, и не давала ей думать ни о чем другом. Никто из них троих не обращал внимания на то, что на лбу их родителей появились морщины, что свидетельствовало о каких-то заботах. Морщины не только не исчезали, а напротив все углублялись. Они не замечали также, что их отец внимательно наблюдал за закатом солнца, каждый вечер на краю поля курил трубку и вглядывался в небосвод, словно ища какие-то знаки, рассматривал листья клена, вздыхал, усиленно читал газеты, слушал радио, потом снова возвращался послушать птиц.
В 1940-м наконец родилась девочка, Линда. Алиде едва не сошла с ума. Ханс качал ребенка, глаза Ингель светились счастьем, в то время как в глазах Алиде стояли слезы, а глаза их отца совсем исчезли в складках морщин. Он начал запасать бензин и менять деньги на серебро и золото. В городе появились очереди, впервые за все время, и в магазинах пропал сахар. Ханс не запылал любовью к Алиде, хотя ей удалось трижды добавить в его еду свою кровь, однажды даже текшую во время полной луны. В следующий раз она попробует подлить мочу. Бабка Мария сказала, что в некоторых случаях моча действует успешнее.
Ханс начал вести тихие, уединенные разговоры с их отцом. Может, они не хотели волновать женщин и поэтому не говорили при них о знаках приближающихся испытаний, а может, и говорили, но ни одна из сестер не обратила внимания на их слова. Хмурость отца не беспокоила дочерей, ведь он был старым человеком, который боялся войны. Питомцы свободной Виру не придавали этому значения. Они не совершали никаких преступлений, что же в таком случае может им грозить? Лишь когда во всей стране появились войска Красной армии, они испугались того, что их будущее может оказаться под угрозой. Баюкая ребенка, Ингель шептала сестре, что Ханс стал крепче обнимать ее и, лежа рядом с ней, всю ночь сжимает ее руку, причем крепость его объятий не слабеет даже когда он засыпает, что казалось ей странным. Ханс сжимал ее в объятиях, будто боялся, что она может ночью исчезнуть. Алиде слушала Ингель, хотя голос сестры словно пронизывал ее насквозь. В то же время она чувствовала, что ее одержимость слегка слабеет, и на смену приходит другое — страх за Ханса.