— Я была в конце коридора, поправляла клепсидру.
— С того момента, когда ты услышала шум, до того, когда ты увидела тело, ты все время видела дверь этой кельи?
Dominaнахмурилась, не понимая смысла вопроса.
— Я услышала грохот и замерла на месте, пытаясь понять, откуда он доносится. На это мне потребовалось несколько мгновений. Я медленно пошла по коридору и, уже подходя к этой келье, снова услышала шум. Тогда я постучала и спросила: «Что-нибудь случилось?» Ответа не было. Поэтому я вошла в келью.
Фидельма стояла в задумчивости.
— Понятно. Значит, дверь была все время у тебя на виду?
— Да.
— Спасибо. Теперь можешь заняться своими делами. Я найду тебя, когда ты понадобишься.
Сестра Ательсвит вновь склонила голову и поспешно удалилась.
Эадульф же так и стоял, не двигаясь, в замешательстве сдвинув брови.
Фидельма не обращала на него внимания.
Закрыв дверь и став спиною к ней, она осматривала келью. Такое же помещение, как и все остальные, — крошечная узкая келья с узкой деревянной койкой. На подушке, на которой, судя по всему, спал Ательнот, осталась вмятина, одеяло лежало косо. Да стол, да табурет. Она еще раз окинула взглядом комнату. Окно маленькое, зарешеченное, примерно в шести футах над полом.
К полному замешательству Эадульфа, Фидельма вдруг опустилась на колени и заглянула под койку. Там было место — около фута. Она, протянув руку, взяла одну из свечей и поставила на пол.
Под койкой лежала пыль — но не везде. А в одном месте виднелись пятна крови.
Она, торжествуя, подняла голову.
— Хорошо, что странноприимный дом Ательсвит содержится несколько неопрятно. Нам следует сказать сестрам спасибо за то, что они не имеют привычки подметать пол под койками.
— Не понимаю, — ответил Эадульф. — Пыль? Почему это удача для нас?
Но Фидельма уже осматривала нечто другое — неструганую ножку койки. С нее монахиня сняла несколько прядей грубой шерстяной ткани.
Она вздохнула и встала на ноги.
— И что? — поторопил ее Эадульф.
Фидельма улыбнулась.
— Как ты прочтешь эту картину?
Эадульф пожал плечами.
— Как уже сказал. Ательнот лишил себя жизни от угрызений совести, когда понял, что его раскрыли.
Фидельма отрицательно покачала головой.
— А тебе не кажется странным, что Ательнот не выказывал никаких признаков угрызений совести, когда разговаривал с нами позавчера?
— Нет. Бывает, что совесть просыпается не сразу.
— Верно. Но не кажется ли тебе странным, что после нашего с ним разговора Ательнот покинул обитель вчера утром, а вернулся уже в темноте? Куда он ездил? С каким поручением? Заметь, что, съездив с этим таинственным поручением, он вернулся в монастырь, приготовился ко сну и лег спать. Ты же видишь, что на его койке спали. И вот он просыпается до рассвета, и только тогда, только тогда угрызения совести охватывают его с такой силой, что он решает лишить себя жизни?
Эадульф скривился.
— Согласен, что-то странное в этом есть. Разумеется, хотелось бы узнать, куда он ездил. Но все остальное вполне возможно. Ведь совесть — странный судия.
— Никакая совесть не заставит человека стукнуть себя по затылку, прежде чем повеситься.
Глаза Эадульфа широко раскрылись от удивления.
Фидельма спокойно протянула ему свечу.
— Посмотри сам.
Монах-сакс встал на табурет. Он поднял свечу и увидел темное пятно на затылке висящего. Волосы слиплись от крови.
— Это ничего не доказывает, — неохотно проворчал Эадульф. — Дергаясь перед смертью, он мог удариться головой о стену.
— Коль так, на стене была бы кровь там, где он ударился. Покажи-ка ее мне.
Эадульф повернулся и осмотрел стену. На стене ничего подобного не обнаружилось.
Он повернулся в замешательстве.
— Ты хочешь сказать, что кто-то его ударил по затылку, а потом поместил в эту петлю, дабы он удавился насмерть?
— Ударили дубинкой или чем-то вроде, — согласилась она.
— Ты хочешь сказать, что тот, кто ударил его, его и повесил, чтобы все было похоже на самоубийство?
— Да, именно это я и хочу сказать.
— Как?
— Убийца вошел в келью, ударил Ательнота по голове и ухитрился повесить его на колышке, пока тот был без сознания.
— И после этого он ушел?
— Он или она, — поправила Фидельма.
Эадульф слез с табурета и язвительно ухмыльнулся.
— Ты забыла одну вещь, сестра. Здесь негде спрятаться, а сестра Ательсвит была в коридоре, когда услышала, что Ательнота вешают. Она все время видела эту дверь, и никто из нее не выходил.
Фидельма в свою очередь язвительно усмехнулась.
— Напротив, этого-то я и не забыла. Сестра Ательсвит действительно слышала, как все это происходило. Она спросила, стоя за дверью, что здесь случилось. Это предупредило убийцу. И он, взяв дубинку, спрятался в единственном возможном месте — под кроватью. Несколько нитей из одежды убийцы зацепились за растрескавшуюся ножку койки, и несколько пятен крови упали с его дубинки. Ты можешь сам все это увидеть. Когда сестра Ательсвит вошла, в келье было только тело Ательнота. Потом она побежала искать настоятельницу Хильду, а убийца преспокойно ушел.
Эадульф почувствовал, что краснеет. С какой легкостью даются Фидельме эти умозаключения!
— Прошу простить меня, — медленно проговорил он. — Я-то полагал, что от моих глаз никакие ухищрения не укроются.
— Не важно. — Фидельма при виде его удрученного лица почувствовала к нему что-то вроде жалости. — Главное, что мы обнаружили правду.
— О чем нам могут сообщить эти нити? — поспешно продолжил Эадульф.
— К сожалению, почти ни о чем. Вполне обычная ткань. Такие нити могли быть вырваны из одежды кого угодно. Но есть такая вероятность, что мы встретим кого-нибудь в порванной или замаранной пылью одежде, и это будет улика.
Эадульф почесал переносицу.
— Тогда следующий вопрос: зачем убийца лишил жизни Ательнота?
— Тут я могу только предположить, что Ательнот знал нечто такое, что могло быть вменено в вину настоящему убийце, либо что убийца решил, что Ательнот что-то знает. Его убили, чтобы он не мог рассказать нам это что-то. — Она помешкала, а потом сказала твердо: — А сейчас нам лучше отправиться к матери настоятельнице и сообщить, что мы по-прежнему далеки от окончания этого дела.
Настоятельница Хильда встретила их с несвойственной ей улыбкой.
— Король Освиу будет доволен вашей работой, — начала она, указав им места поближе к очагу, в котором тлел торф.
Сестра Фидельма бросила на Эадульфа многозначительный взгляд.
— Нашей работой?
— Конечно, — продолжала Хильда с удовлетворением. — Тайна раскрыта. Этот несчастный Ательнот убил настоятельницу Этайн, а потом его загрызла совесть, и он покончил с собой. А всему виною плотская страсть. Ничего общего с политикой церкви. Брат Эадульф объяснил мне это.
Эадульф покраснел в замешательстве.
— Говоря тебе это, мать настоятельница, я еще не знал о существовании некоторых не замеченных мною улик.
Фидельма решила не помогать монаху-саксу — пусть выбирается из затруднительного положения, в которое сам же себя поставил.
Хильда раздраженно насупила брови.
— Ты хочешь сказать, что ошибался, когда говорил, что тебе уже все ясно?
Эадульф кивнул с несчастным видом.
Рот Хильды захлопнулся так, что Фидельма вздрогнула, услышав, как лязгнули ее зубы.
— А сейчас ты не ошибаешься? — осведомилась она.
Эадульф в отчаянье посмотрел на Фидельму. Она сжалилась над ним.
— Мать настоятельница, тогда брат Эадульф не знал самого главного. Смерть Ательнота — это еще одно убийство. Убийца по-прежнему на свободе, здесь, в монастыре.
Настоятельница Хильда прикрыла глаза и не смогла подавить тихий стон, сорвавшийся с ее губ.
— Что я скажу Освиу? Сегодня уже третий день диспута, и теперь между соперниками стоит кровь. Между братьями Колумбы и римскими братьями уже произошло не меньше трех драк. За пределами обители ходят слухи, молва распространяется во все стороны, подобно лесному пожару. И он может поглотить нас всех. Неужели вы не понимаете, сколь важен этот диспут?