Мгновение молодые мужчина и женщина смотрели друг на друга. Это было мгновение чистой алхимии. Некое сочувствование перешло из темно-карих глаз мужчины в зеленые глаза Фидельмы. Потом Фидельма заметила римскую тонзуру на макушке молодого человека и поняла, что он, должно быть, один из защитников точки зрения Рима и, вероятно, сакс.
— Прости меня, — чопорно сказала она, выбрав для обращения к нему латынь. Потом, поняв, что он все еще держит ее за руки, осторожно высвободилась.
Молодой монах тут же отпустил ее и отступил на шаг, пытаясь преодолеть смущение, которое так и читалось на его лице. Это ему удалось.
— Меа culpa, [3]— серьезно ответил он, ударив себя в грудь слева кулаком правой руки, но в глазах его мерцала улыбка.
Фидельма подумала, склонила голову в знак согласия и пошла дальше, размышляя о том, почему лицо молодого сакса вызвало у нее интерес. Возможно, из-за спокойного веселья, которое таилось в его взгляде. Опыт общения с саксами у нее был невелик, но ей представлялось, что это люди суровые, почитающие любой пустяк посягательством на свою честь. А этот человек совсем не таков… Хотя его соплеменники мрачны и раздражительны, они живут войной и грабежом и, за малым исключением, верят в своих богов войны больше, чем в Бога Мира.
И вдруг рассердилась на себя — странно, что краткая встреча может вызвать подобные глупые рассуждения.
Она свернула в ту часть монастыря, где располагался domus hospitale— странноприимный дом, здание, приспособленное для приема приезжающих на диспут. Большая часть монахов разместилась в нескольких обширных общих спальнях, но множеству настоятелей, настоятельниц, епископов и прочим высокопоставленным лицам предоставили отдельные помещения. Самой сестре Фидельме повезло — ее поместили в одну из таких келий, крошечную, восьми футов на шесть с простым деревянным ложем, столом и скамьей. Фидельма решила, что таким гостеприимством она обязана ходатайству епископа Колмана. Она открыла дверь своей кельи и в удивлении застыла на пороге.
Худощавая женщина с приятным лицом поднялась со скамьи и протянула к ней руки.
— Этайн! — воскликнула сестра Фидельма, узнав настоятельницу Кильдара.
Настоятельница Этайн, привлекательная женщина на четвертом десятке, была дочерью Эогханахта, короля Кашели, но отказалась от мира праздности и удовольствий после того, как ее муж был убит в сражении. Ее звезда взошла быстро — скоро было признано, что благодаря своим познаниям и ораторскому искусству она способна на равных вести богословские диспуты с архиепископом Армага и всеми епископами и настоятелями в Ирландии. В результате ее назначили настоятельницей большого монастыря Святой Бригитты в Кильдаре.
Фидельма, сделав шаг вперед, склонила голову, но Этайн притянула ее за руки и тепло обняла. Они были подругами, однако пути их разошлись, когда Этайн возвысилась до своего нынешнего положения, и с тех пор они не виделись, поскольку Фидельма странствовала по Ирландии.
— Рада вновь видеть тебя, даже в этой чужой стране, — сказала Этайн голосом мягким и звучным. Фидельме часто казалось, что голос этот походит на музыкальный инструмент, который резче звучит в гневе, вибрирует от негодования или становится нежным, как теперь. — Я рада, что твое путешествие сюда прошло благополучно, Фидельма.
Фидельма озорно улыбнулась.
— Разве могло быть иначе, коль скоро мы путешествуем во имя и под покровительством единосущего истинного Бога?
Этайн улыбнулась в ответ.
— У меня по крайней мере была охрана. Я приехала с несколькими братьями из Дурроу. Мы высадились в Регеде, и к нам присоединились братья из этого королевства бриттов. Затем, на границе Регеда и Нортумбрии, нас ждал Ательнот с отрядом саксонских воинов, дабы сопроводить нас сюда. Ты знакома с Ательнотом?
Фидельма покачала головой.
— Я прибыла сюда всего лишь час назад, мать настоятельница.
Этайн поджала губы и неодобрительно скривилась.
— Он встретил и сопроводил нас по приказу короля Освиу и епископа Нортумбрии. Ательнот столь откровенно высказывался против ирландского учения и нашего влияния в Нортумбрии, что это можно было бы счесть для нас оскорбительным. Будучи рукоположен в сан священника нами, он рьяно отстаивает интересы Рима. Однажды мне даже пришлось удерживать одного из наших братьев, чтобы тот не оскорбил Ательнота действием, настолько грубо он хулил наш церковный обычай.
Фидельма равнодушно пожала плечами.
— Судя по тому, что я слышала, мать настоятельница, диспуты о церковных обрядах вызывают немалое напряжение и споры. Подумать только, что такое возможно — чтобы такие страсти разгорелись из-за определения правильной даты Пасхи… Этайн скривилась.
— Тебе следует запомнить, что здесь Пасха обозначается словом Эостр.
Фидельма нахмурилась.
— Эостр?
— Саксы приняли от нас большую часть христианского вероучения, однако что касается праздника Пасхи, они настаивают на своем — называют по имени своей языческой богини плодородия Эостр, обряды в честь которой совершают в весеннее равноденствие. В этой стране до сих пор слишком много языческого. Сама убедишься, сколь многие здесь по-прежнему исповедуют своих старых богов и богинь и сердца их поныне полны ненависти и жаждут войны.
Настоятельница Этайн вздрогнула.
— Чую, Фидельма, трудно тут будет. Трудно и опасно.
Сестра Фидельма успокаивающе улыбнулась.
— Всюду, где сталкиваются мнения, в людях растет напряжение, и оно порождает страх. Не думаю, что нам следует чего-либо опасаться. Диспут всегда подобен распре — словесной распре, и в споре нельзя избежать досады. Но как только будет принято решение, все тут же забудется и простится. — Она помолчала. — Когда начнется диспут?
— Король Освиу со своей свитой прибудет в монастырь не ранее завтрашнего полудня. Настоятельница Хильда сказала мне, что, если все пойдет своим чередом, она позволит первым прениям начаться ближе к вечеру. Епископ Колман просил меня огласить начальные доводы от имени нашей церкви.
Фидельма как будто заметила в глазах настоятельницы Этайн некоторое беспокойство.
— Это тебя тревожит, мать настоятельница?
Этайн вдруг улыбнулась и покачала головой.
— Нет. Я очень люблю диспуты и споры. И у меня есть прекрасные советники, такие, как ты.
— Кстати, — отозвалась Фидельма, — среди моих попутчиков была сестра Гвид. Девица тонкого ума — ее внешность обманчива. Она говорила, что назначена твоим секретарем и переводчиком с греческого.
На миг Этайн переменилась в лице — Фидельма не поняла, был ли то гнев или какое-то менее сильное чувство.
— Молодая Гвид иногда раздражает. Чем-то напоминает щенка, то вдруг застенчива, то слишком льстива. Однако она — превосходный знаток греческого языка, хотя, полагаю, слишком много времени тратит на восторги по поводу поэзии Сафо, вместо того чтобы переводить Евангелия. — Проговорив это с явным неодобрением, настоятельница пожала плечами. — Да, среди попутчиков у меня и вправду есть добрые советчики. Смущает нечто другое. Пожалуй, враждебность и неприязнь, какую я чувствую со стороны последователей Рима. Агильберт Франк, например, который много лет учился в Ирландии, но столь глубоко предан Риму, или этот Вилфрид, который отказался даже приветствовать меня, когда настоятельница Хильда нас познакомила…
— Кто такой этот Вилфрид? Саксонские имена трудно запомнить.
Этайн вздохнула.
— Этот человек молод, но возглавляет сторонников Рима здесь, в Нортумбрии. Полагаю, он сын какого-то знатного человека. Судя по всему, нрав у него крутой. Он побывал в Риме и Кентербери и был приведен в веру Агильбертом, который и посвятил его в духовный сан. Король тех мест дал ему монастырь Рипон, изгнав двоих наших братьев, Эату и Кутберта, бывших там настоятелями. Этот Вилфрид, надо полагать, самый неистовый из наших противников, страстный защитник римских канонов службы. Увы, боюсь, что здесь у нас много врагов.