Обосновавшись на новом месте, пройдя ускоренный курс молодого эмогероя и по методике любого второсортного творения о попаданцах утратив даже тень того, что его сознание чуждо этому миру, что он инородное, скажем так, тело, и полностью адаптировавшись в кратчайшие сроки, Эгор на последующих десяти страницах случайно заборол двух древних и неубиваемых мега-мутантов, научился метать файерболы из глаза, перемещаться между измерениями и вытворять такие фокусы, которым позавидовал бы даже Иисус. А также стать идолом для эмокукол и женихом для мега-бабочки королевы, с которой ему надлежит спариться и произвести орду эмомутантов, которые понесут в мир эмолюбовь, эмоласку и эмодоброту, сожрав для этого все населяющее Реал быдло старше 18-ти (Реалом, кстати, Антошка называет настоящий, то есть наш мир, хотя исторически реалом зовется денежная единица и куча футбольных клубов). А еще Эгору во время священной эмовойны за эмолюбовь против Реала надлежит встать во главе армии эмо, которых на самом деле в Реал забросила королева, ибо эмо есть ничто иное, как ее зондеркоммандо, ведущие в тылу врага подрывную и провокационную деятельность. Я сам понимаю, какую ахинею несу, и если вы считаете, что я брежу, в принципе, вы не далеки от истины, хотя я лишь пересказываю сюжет и ничего от себя не добавляю. И да, я всегда знал, что черно-розовые засранцы не так просты, как кажутся. Но Эгору откровенно класть большой прибор на гитлеро-наполеоновские планы королевы, ибо у него уже созрел свой собственный приблизительный план мести своим убивцам, который он уже начал воплощать. А еще у него в планах впендюрить своей зазнобушке, и похуй, что это уже статья 244 УК РФ. Именно поэтому перспектива стать бабочкоебом и всадником эмоапокалипсиса его совершенно не прельщает. И именно поэтому за два дня он должен и осуществить свою месть, и впендюрить, и убежать из-под венца.
По всем замашкам должна была бы получиться история никак не меньше чем в духе Стивена Кинга, ну или гремучая смесь “Ворона” с “Кошмаром на улице Вязов”, только если бы у Фрэдди на перчатке были писюны вместо лезвий. Антошка - как бы странно это ни звучало - рисует довольно интересных персонажей: извращенцев, просто ебанутых, троллей, латентных педерастов, скрывающих свою педерастию под маской четкости, и некоторые из них получаются весьма даже неплохими, в частности веселый патологоанатом-некрофил в конце повести. И в принципе, ну очень-очень в принципе, если отдалиться от всего эмобреда, калейдоскопа наркотических приходов и сексуальных фантазий эмоизвращенца, и если бы Антошка не был Антошкой, то из “Эмобоя”, в принципе, ну очень-очень в принципе, из отдельных его частей мог бы получиться толк. Но все старания быть угрюмым хоррором и мистикой, все отсылки к классике, социальная сатира, попытки изобразить психологию и заглянуть в темные углы человеческого сознания сводятся на нет подростковым пафосом, бесконечными слезами и соплями и тем, что абсолютно все действия персонажей так или иначе связаны либо с самим половым сношением, либо с гениталиями. Эгор, проникая в сновидения, либо доводит до непроизвольного мочеиспускания с последующим инфарктом, либо участвует в эмозомбогейапокалипсисе с последующей белочкой на всю голову, а либо воскрешает и возвращает волю к жизни своим “генератором удовольствий”. Антошка вообще питает подозрительную слабость к половым органам, особенно к пенисам, и проявляет завидную изобретательность в ласковом, витиеватом и образном нарицании оных. Памятуя о том, что абсолютно в каждом проявлении творчества видны уши творца, возникают справедливые сомнения: а не сам ли Антошка неровно дышит к увесистым мужским началам? Конечно, можно откреститься и предположить, что свое творение он писал специально для девочек-эмочек. А как иначе объяснить наличие такой пылкой и нежной любви, трогательных постельных сцен, а также тот факт, что пенисов в книжке гораздо больше сисек?
Постельные сцены, занимающие треть всего действия романа, настолько упороты, что создается впечатление, будто Антошка нагло над нами угорает. Их было штук пять или шесть, если не считать постоянной обнаженки, и разной степени развратности. Тут вам и умелые ручки, и жесткий петтинг, и групповушка, и гомосятинка, и классика, и даже романтичные акты пылкой юношеской любви. Но описывается это все так, что любой пьяный слесарь пятого разряда дядя Коля, делящийся с приятелями воспоминаниями о молодости, почувствует себя великим порнографом. Еще треть повести занимают бессмысленные события, которые ни на что не влияют, и наркотический угар, в который облачены тривиальный архетип сюжета о порабощении мира и банальное пиздострадание. И последняя треть отдана до жжения на покрасневшем от руки лбу высказываниям о любви, которая, по сути, измеряется только длиной члена и глубиной вагины и рано или поздно заканчивается в койке. Наш великий Эмобой Эгор горазд не только карать и миловать своих обидчиков и пускать слезы и сопли, но еще он способен и на любовь. К концу повести отшпилил во сне Риту, вернув ее к жизни своим “генератором удовольствий”, затем безглазую эмокуклу, которая, вдоволь утолив свою похоть и залетев, встала и ушла, не потребовав даже алименты, затем, в это трудно поверить и не спрашивайте меня, как, - мега-бабочку, которая тоже залетела от него, ну и под занавес нашей пьесы - свою зазнобушку, избрав для этого самое романтичное на земле место - кладбище. И судя по окончанию акта любви, меня не удивит, если залетела и она.