— Как ребенок, — Глеб не мог согласиться, что и ему тоже весело, и песенка смешная, и сумочка очень даже подходит Ане, поэтому решил изобразить, что журит ее.
— Ты только посмотри: сколько позитива и витамина С в цветочке, не говоря про всю сумочку! — Аня уже боготворила эту оранжевую тряпочку.
— Надеюсь, съесть ты мне ее не предложишь, — Глеб озирался по сторонам и пытался понять, туда ли они идут, — когда я попрошу передать апельсин.
— Трудно сказать, — Аня сделала вид, что задумалась, — обещать тебе ничего не могу… Да, извини, дорогой, обещать не могу…
Он всегда любовался, когда она была такая странная. Ему очень хотелось заглянуть в ее голову и понять, что там происходит, почему она так говорит, так думает… Как она думает? Как? Это же не мысли! Это вообще непонятно что… Но это так его заводит…
Утром Глеб подарил Ане кораллы. Яркие бусы и браслет — точь-в-точь к ее новой любимой тряпочке-сумочке.
— Глебушка, — Аня потянулась под одеялом, — спасибо, дорогой, они — волшебные. Теперь я точно не стану тебя принуждать есть сумочку… Одну… А только вместе с бусиками и браслетиком! — Аня прыгнула на Глеба, как кошка. И очень нежно поцеловала.
Эти ее прыжки и резкие переходы от безумия к нежности он тоже любил.
Так было тогда, а сейчас Аня пришла сюда и всё это вспомнила. Ходила, смотрела на вещи. Увидела стул, но сумочки с цветком на нем не было. И тут ее осенило: оранжевая радость осталась у Глеба. И другую такую купить уже нельзя. Настроение испортилось. Она вышла из магазина. Мозг менеджера еще по привычке пытался решить задачу, операция получила название «Спасти рядового Сумочку-Цветочкина», даже был намечен план действий. Но тут она вышла к пруду. Увидела людей, деревья и поняла, что рядовой Сумочка-Цветочкин ей не нужен. Пусть вещица, богатая витамином С, будет там, где она есть. Надо, по возможности, оставлять после себя воспоминания, богатые витаминами.
И она пошла прочь от воспоминаний. Туда, где картины, — на Арбат. Да-да-да! Эти картины ей нравились. Особенно у одного художника, который часто оставался дольше других. Размытые силуэты Москвы. Очень светлые и прозрачные. Очень хотелось купить. А если начистоту — очень хотелось получить в подарок. Хотя бы маленькую — самую маленькую картину!
Когда Аня остановилась в третий раз, он, художник, заговорил:
— Понять не могу, то ли с работы этим путем ходишь, то ли специально заруливаешь?
— Специально. Нравится мне тут.
— Так уж нет почти никого!
— А мне Ваши нравятся. Светлые картины и прозрачные. Весна в них живет. И улыбка.
— Угадала! Какой я — такие и картины выходят. А берут их мало почему-то. Может, улыбок людям и без моих хватает. Или ни к чему они. Я складываюсь уже, помоги до мастерской донести?
Художника звали Петр. Внешне он на художника походил мало. В нем ощущалась не тонкая нервная энергия, а энергичность крепкого хозяйственника. Причем хозяйственника не только в переносном, но и в прямом смысле. Внешне он очень был похож на завхоза или на прораба — невысокий и плотный до полноты. Круглое лицо, торчащие уши и маленькие светлые глаза — это то, что бросалось в глаза. А еще в глаза бросалось, что он старательно прячет руки. И тем самым только притягивает к ним взгляд. Хотелось сказать: «Ну и что! Подумаешь пальцы-сардельки! Есть пианисты с такими пальцами — и ничего! Играют, да еще как! А для художника — это вообще не важно… Ну, смешные чуть-чуть такие пальцы-сардельки. Они же не выбиваются из облика, они очень даже органичны — и пузику, и вообще». Аня даже хотела у него спросить, чьи это картины он продает. Потому что очень они были разные: Петр и его картины.
— Вам говорили, что Вы на Санчо Панса похожи?
— И она туда же! Да что вам этот Панса дался! Вот с детства этого Сервантеса ненавижу!
— Ну, простите, — Аня еле сдержалась от смеха, — в душе Вы же Дон Кихот!