Я уверен, что она до сих пор пялится, обмазывает меня своим липким мутным взглядом, как соплями. Медленно двигаюсь вдоль поручня, чтобы оказаться за висящей надо мной девушкой – ее рост и закрытые глаза это позволяют.
Закрывшись от старухи, я осторожно выглядываю из-за своего укрытия – теперь ее маленькое тело полностью обращено ко мне. Она держится рукой за поручень, над недовольным сморщенным ртом неподвижные глаза. Как две дырки, наполненные серой слизью. «Неужели и я таким буду», – думал я в тот момент, – «одновременно беспомощным и жутким». Скольжу вдоль поручня обратно. Чтобы отвлечься, достаю из рюкзака Берджесса. На тонкой газетной бумаге остаются темные следы от пальцев – руки вспотели. Буквы пляшут, мне тревожно, мне мерещится озноб и тошнота, и, хотя я вижу только острые салатовые коленки старухи, я уверен – она все еще смотрит в мою сторону. Пытаюсь сосредоточиться на чтении, но единственное слово, которое я осознаю в тексте – nasilie, ведь я уже готов совершить его, если эта чертова загадка не прекратит пялиться.
Проехав совсем немного, мы снова остановились. Зашипели дверцы – остановка. И тут моя «спасительная» девушка, потоптавшись на своих длинных ногах, все так же держась за поручень, уходит от меня и садится на освободившееся место. Я поднимаю книгу выше, на уровень лица – теперь она защищает меня. Для поддержания легенды о беззаботном чтении, я даже переворачиваю страницу и в тот же момент ныряю взглядом под книгу. На месте худых коленок старухи теперь болтаются две пухлые детские ножки. Опуская ширму-книгу – рядом с кондуктором действительно сидит девочка лет пяти. На секунду мы сталкивайся взглядом, девочка тут же отворачивается и начинает тереть глаза. В ее мире – я старик. Шарю взглядом по салону, как совсем недавно по телу жуткой пассажирки – ее нигде нет. Вышла.
Выдыхаю, прислоняюсь затылком к оконному стеклу, закрываю книгу, закрываю глаза. Как мало порой нужно, чтобы почувствовать себя победителем в жизни – всего лишь выиграть в поединке с кем-то, кто об этом поединке не знает. Автобус тряхнуло, и мы двинулись дальше – из люка потянуло свежим воздухом. Я улыбнулся, представив, что старуха смотрит нам вслед и пытается догнать на своих зеленых ножках.
Когда убаюканный мерным гулом и навалившимся облегчением, я открыл глаза, мир снова ограничился отражением правого глаза. Вот он большой и блестящий, окружённый слипшимися от пота ресницами. Я всматриваюсь в свой собственный глаз (оба моих глаза смотрят) и меня это успокаивает. Вот я моргнул. Вроде я моргнул. Или нет?
Из тёмной зеркальной поверхности на меня смотрел глаз. Такой же большой и блестящий как мой… но не мой. Он подёрнут мутной пеленой, он моргает тогда, когда не моргаю я. Я повертел головой, чтобы отражение стало четче и, закрыв левый глаз, уставился, не моргая, в глаз-пришелец. Пересохшее глазное яблоко щипало и покалывало, но я продолжал мериться силами с чужим глазом, пока тот снова не моргнул. Я зажмурился и начал тереть глаза под очками, крепко давя на белки, пока не заплясали цветные круги. Тер и тер, пока не стало влажно от выступивших слез. Когда круги рассеялись, я скосил взгляд к отражению – чужой мутный глаз без ресниц, моргнул. Старухин глаз.
Я сунул пальцы под очки и начал тереть с такой силой, будто мог выдавить эти глюки. Из-под пальцев все текло и текло, постепенно эта влага становилась густой и липкой. Глаза из-за нее я открыл с трудом, вокруг – еле различимые пятна. Поднял руку к лицу, уверенный, что увижу кровь, но увидел лишь размытые очертания кисти, крови нет, но пальцы склеиваются, будто выпачканные слизью. Я вцепился в поручень, нечаянно накрыл чью-то прохладную маленькую ручку, которая тут же вырвалась из-под моей липкой руки. Женский голос взвизгнул, выругался. Автобус тряхнуло, зашипели открывающиеся дверцы.
«Будете выходить?» – мне не дали ответить, вынесли волной нетерпеливого движения. Я вытянул вперед руку, чтобы не упасть, коснулся чьей-то влажной кожи.
«Аккуратнее!»
Из-за темных стекол и так размытый мир был совсем неразличим. Я сорвал очки и смог вовремя сделать широкий шаг вниз на тротуар. Пахнуло жаром, резануло светом и в этой неясной белизне четче проступили тени. Тени толкались, возникали из-за спины, шли навстречу, нетерпеливо вздыхали прямо над ухом, снова толкались.
Липкая хрень все текла и текла из глаз вперемешку со слезами. Я двигался крошечными шажками, как заведенная игрушка, и тут в ноги мне что-то бросилось, с силой ударило под колени. Я попытался открыть глаза и резь тут же усилилась: по ощущениям слезное мясцо уже хорошенько прожарилось, а белок почти расплавился. В тот момент меня добила мысль, что эта бесконечная слизь и есть мой расплавленный белок. Но самое страшное понимание еще ожидало меня.