— Ну, тогда не говори. Не хочу о ней слышать. Я тебе тоже не рассказываю о своем муже.
— Ты права. Трагедия в том, что ни ты, ни я не можем развестись. Ты же знаешь, Данута — владелица бара. Этот серый «опель» тоже принадлежит ей, ну и квартира… Она выплачивает мне жалованье. — Он иронически засмеялся. — Разумеется, это немало, но у меня самого, собственно, ничего нет. А у тебя…
— А у меня, — прервала она его, четко выделяя каждое слово, — муж с высоким положением, с особняком, двумя автомашинами, деньги, драгоценности, меха, и всего этого я могу в одну минуту лишиться, если он о нас узнает.
— Таким образом, мы обречены только на такие встречи, тайком. Горько… Но что поделаешь? Мы оба не созданы для нищеты. А может, все-таки?..
Она подозрительно взглянула на него:
— Послушай, Казя, что бы тебе случайно ни пришло в голову…
— О чем ты говоришь?
— Я не уйду от Яцека. Понимаешь? Запомни, тебе не следует никогда, ни при каких обстоятельствах…
Он возмущенно, почти с негодованием, прервал ее:
— Моника, мы знакомы несколько месяцев, это немало! Разве я когда-нибудь подводил тебя? Кроме того, я тоже заинтересован в своем браке. Нужно смотреть на жизнь реалистически. Если я сказал «а может, все-таки», то это нужно рассматривать, — он мягко улыбнулся, — только как порыв печального сердца. Красиво звучит, не правда ли? Как стихи… Но нам уже надо идти.
Моника остановила свою темно-синюю «вольво» у особняка, открыла ворота гаража. Взглянув на темные окна первого и второго этажей, она отметила с облегчением — а может, с сожалением, что отказала Казимежу, — что ее муж, пан директор, доктор наук Яцек Кропиньский, все еще в командировке. Она любила оставаться одна в своей удобной, комфортабельной и снабженной всем, что только может пожелать человек, квартире, которая ей тем больше была нужна, чем чаще она встречалась с симпатичным Казимежем, который был моложе ее на три года. Через год неотвратимо надвигалось сорокалетие — тот возраст, когда женщине особенно нужны отдых, современная косметика, массаж и тщательный уход за лицом, руками, прической, не говоря уже об одежде, чтобы любовник, не дай бог, не заметил ни морщинки, ни одного седого волоса, ни теней под глазами, появляющихся от усталости.
Думая обо всем этом, она вдруг ощутила усталость. Частые свидания требовали все больших усилий. Временами появлялось желание порвать эту связь, облачиться в обыкновенный домашний халат и тапочки, не бояться ходить по квартире непричесанной и ненакрашенной и наконец почувствовать себя свободной. Яцек, когда бывал дома, не обращал особого внимания на ее внешний вид. После нескольких лет замужества такие вещи легко прощаются. С другой стороны, он требовал, причем очень решительно, чтобы на приемах и во время визитов, которые они наносили вдвоем, жена выглядела бы так, как никакая другая женщина. Он придирчиво проверял перед выходом ее прическу, макияж, платье, драгоценности, которые были на ней, и не прощал небрежности. Моника слыла «классной женщиной», в компании он смотрел на нее с гордостью. Дома же его занимали дела, и больше всего он ценил личные удобства и покой.
Поэтому хорошо, что он еще не вернулся. Можно будет понежиться в ванне, полной ароматной пены, позвонить приятельнице, поболтать вволю, с чашечкой кофе, не боясь, что Яцек будет нервничать, так как ему постоянно «нужен телефон». Спокойный, свободный вечер. Прекрасно!
Она заперла ворота гаража и направилась к парадному входу. Домашняя работница, конечно, уже ушла, этому обстоятельству она тоже обрадовалась: хотелось побыть совершенно одной. В почтовом ящике что-то белело. Хозяйка извлекла разнообразные почтовые отправления: цветные видовые открытки, счета за телефон, несколько писем Яцеку. И конверт, адресованный ей и надписанный незнакомым почерком. Заинтригованная, она вошла в дом, зажгла свет в холле и кабинете мужа, потом в столовой. Моника любила, когда в комнатах было светло, тогда она чувствовала себя в полной безопасности.
Она сняла пальто, положила у зеркала перчатки и с письмом в руке пошла в кабинет. Почту, предназначенную для мужа, и счета положила под бронзовое пресс-папье, а сама села и стала рассматривать адресованное ей письмо. Оно было довольно внушительных размеров, на нем не было марки: видимо, отправитель просто бросил его в их почтовый ящик. Внутри лежало что-то твердое. «Что это может быть?» — подумала она. Конечно, проще всего было вскрыть конверт, но она находила удовольствие в попытках отгадать.
Наконец ей это надоело, и она надорвала конверт. Оттуда на письменный стол выпали какие-то фотографии и два листка, написанные тем же почерком, что и адрес. Взгляд Моники упал на фотографию, лежавшую сверху. Она почувствовала, как ее охватывает ужас, а сердце начало бешено колотиться.