Октябрь
Октябрь, хрипя, поднялся на дыбы
Над переулком,
Осенью прожженным.
А в воздухе – такая напряженность,
Что ей сродни – призывны клик трубы.
Снимается кино
Снег пошел без команды: «Мотор!»,
Без хлопушек и чьей-нибудь воли.
Десять дублей. Он вышел из роли
И покорно улегся на двор.
В снегопад у окна постоять,
Два цветка бутафорских сжимая…
Осветители переживали:
Надо осень по фильму снимать.
Стихи и проза
Ты явишься прямо с мороза
С портфелем в озябшей руке,
Как самая дивная проза
На самой нескучной строке.
Я прыгну, как кошка, с дивана,
Смеясь от таких пустяков,
Что вновь – продолженье романа,
И больше не будет стихов!
Обезьянка
Какую яркую приманку
Судьба подкинула опять,
Чтоб подразнить, как обезьянку,
И за решетку приз убрать.
А мне – стоять с рукой пустою,
Того не в силах укусить,
Кто с идиотской простотою
Игрушку дергает за нить.
Жизнь
Твердила мама: «Жизнь жестока!».
Я тайно думала: «Вранье!»
И убегала, как с урока,
От смысла здравого ее.
Какие глупости! Жестоким
Никто не может быть со мной!
Я молода, я нравлюсь стольким,
Я замуж выйду той весной…
Лет десять бешено промчалось –
Зима, весна, и вновь зима…
Но если что-то и осталось
Смешным – то это я сама.
На кухне
Сковородки, кастрюли, тряпки –
Как ведьмовские причиндалы.
Космы сизые нашей бабки –
Словно дым над косынкой алой.
Приговаривает, ворожит,
Проклиная нашу беспечность,
И скучает, что день не прожит –
Будет вечер, длинный, как вечность.
Ведь пока эти руки в тесте
И глаза от дыма слезятся,
Будет время стоять на месте,
Будем мы детьми оставаться.
Вечер в Крылатском
Бабочка
Я с веером печально танцевала,
Как бабочка с оторванным крылом.
Мои друзья привычно и устало,
Острили, оставаясь за столом,
Передавали вежливо солонки
И пели, в такт стаканами звеня…
Мое крыло из крашеной соломки
Мотало вдоль по комнате меня.
Я билась о зашторенные окна,
Над вазами срывая лепестки,
И танец, исковерканный, как окрик,
Свой странный ритм выстукивал в виски.
Ты до конца его длинноты выждал
И лишь тогда себе позволил встать,
Когда решил, что я сумею выжить,
Хоть неизвестно, буду ли летать.
Прощание
Я исчезаю без следа:
Июль и голубое платье.
Тебе останется проклятье
Запомнить это навсегда.
И видеть сотни раз во сне,
Как я бегу среди прохожих,
Как, обнимая непохожих.
Ты хочешь вырваться ко мне.
Больница
Каменный дом. Городская больница.
Голубоватые женские лица.
Солнце слепит сквозь двойное стекло,
Значит, мы живы: на свете светло.
Слышно уже, как за медные кольца
Дергает март за окном колокольца,
Видно, как этот негромкий трезвон
Голову кружит семейству ворон.
За медсестрой, очень юной и строгой,
Запах микстуры вплывает с порога,
Но посильнее, чем йод и эфир,
Пахнет за окнами мартовский мир.
Но голубей, чем халат медсестрицы,
Синее небо над нашей больницей.
Небесполезно ее ремесло!
Раньше нам так никогда не везло.
Пьеса разлуки
Из глухой темноты предрассветного часа,
Если память не спит в городской тишине,
Я, гордыню смиряя, прошу: пусть не часто,
Лишь однажды в году возвращайтесь ко мне.
В суматоху толпы и в озябшую осень,
Мимоходом, внезапно, на десять минут…
Мы побродим. Друг друга о чем-то расспросим,
Повторив невзначай прошлогодний маршрут.
Непохожи, как очень далекие звуки
В самой верхней октаве и в гулких басах,
Мы возьмем свой аккорд в старой пьесе разлуки
И забудем его невзначай в полчаса.
Гость
Снова зимней порою нас осыпало снегом,
И опять на пороге гость из дальних краев,
И попробуй реши, что здесь быть, а что небыль,
Если явью и снами жизнь полна до краев.
Если вновь повторились все дороги и даты,
Если музыка та же в переулке звучит,
Если зимний январь, словно ангел крылатый,
Нас из сумерек зимних в лето ясное мчит.
Фауст
Ты не Фауст, я – не Маргарита,
И не виноваты небеса
В том, что наши судьбы перевиты,
Словно в партитуре голоса.
Что не в садик оперный, а в город
Выхожу для встречи под луной,
И вращает ночь тяжелый ворот,
Закрывая занавес за мной.