До меня, горожанки, живущей в далекой Москве,
И все чаще родня в Могилеве и Гомеле ставит
Поминальный свой борщ. И скатерку кладет на траве.
Помню, тетка моя новый дом, торопясь, обживала,
Шила шторы на окна, сажала у дома цветы,
В огурцы и клубнику молитвенно счетчик совала
И вздыхала легко, убедившись, что страхи пусты.
В то же лето она и легла в белорусский песчаник.
Оказалось, что знала о страшной болезни уж год уж год.
Лейкемия ее сторожила, как верный охранник,
А потом проводила туда, где не знают забот.
Что ее погубило? Земля ли, вода или ветер?
Не узнаем теперь, да и в этом ли главная суть…
Белорусских детей, ее внуков, живущих на свете,
Эта страшная пыль не смогла бы в себя затянуть.
Ведь и так синеглазых старух потемневшие лики
И похмельные лица когда-то лихих мужиков,
Возле хат, искаженных, как рты, в неуслышанном крике,
Не сулят той земле возрождения на стыке веков.
Но не смеет она стать навеки пустыней убогой,
Если выросло здесь и легло в нее столько людей.
За детей белорусских прошу
Беспощадного Бога.
И за всех, кто остался в земле белорусской моей.
Родовое древо
Далеко в лесах дремучих
Это дерево стоит,
На ветвях его могучих
Свет немеркнущий горит.
Души, хрупкие, как песни,
Всей большой родни моей
Там, в болотистом Полесье,
Прячет Древо меж ветвей…
Наше древо родовое,
Тайны ревностно храни.
Ведь покуда ты живое –
Не изжить моей родни.
Шутливые стихи
Муза
Я сидела и ногти кусала
У покрытого снегом пруда.
Где ж ты, Муза, неужто «зассала»,
Не вернешься ко мне никогда?
Дескать, не фиг писать про пустое,
Про политику и про Собчак…
Мол, теперь ни гроша я не стою,
Даже пенсия – сущий пустяк.
Вдруг я вижу: стоит моя Муза
С грузом прожитых лет на лице,
В пуховик завернувшись кургузый,
На широком крыльце МФЦ.
«Ты когда-то писала про грозы,
Про томленье любовное, блин,
Напиши-ка попробуй – про слезы
Нищеты средь родимых равнин.
Про копеечных пенсий убогость,
Про безжалостной старости боль…»
Я простила ей грубость и строгость
И тихонько сказала: «Изволь!».
В зеркалах
В магазине шикарном
Не смогла удержаться:
В зеркалах его парных
Начала отражаться.
Здесь – обычная тетка,
Там – роскошная баба,
Здесь – тоща, как селедка,
Там – раздута, как жаба.
Справа – жалкая бедность,
Слева – пошлость и ушлость,
Там – убогость и бледность,
Здесь – богатство и ужас.
И какое мне боле
Отраженье пристало,
Я. как двоечник в школе.
Безуспешно гадала.
Там – людское участье,
Здесь– всеобщая зависть.
Справа – рвешься на части,
Слева – водишь всех за нос.
Отраженье разбить бы –
Да стекло здесь не бьется.
Эх, такое купить бы -
Только не продается.
Телепатка
Через стену видят люди.
Я зато читаю в душах,
Вижу то, что что не должно бы
Взору чуждому предстать.
Вижу, как вершитель судеб,
Наводящий страх в чинушах,
С легкомысленной особой
Снова хочет переспать!
В Сапсане
Между солнцем и ненастьем,
Между мудростью и счастьем,
Между Невским и Тверскою
Я на поезде лечу.
Все надеюсь: рассосется,
Перетрется, разорвется
Между мною и тобою
Эта нить, лишь захочу.
Но она – не исчезает,
И меня опять кидает
В этот ветреный и зыбкий
Город сумрачных людей.
Но, к несчастью, я москвичка,
А в столице есть привычка
Бегать так, как будто сзади
Догоняет вас злодей.
Но себя я обуздаю
И неспешно погуляю
Мимо Марсового поля
По Мильонной, до Дворца.
Там, на Площади, с тобою,
Словно Петербург с Москвою,
Повстречаюсь, размечтаюсь
Здесь остаться до конца.
Вдруг часы пробьют двенадцать.
С новым Годом, папарацци!
Бац – карета стала тыквой,
Это значит – мне домой.
Ждут за праздниками будни…
Вскоре вновь сюда прибуду
Ну куда же без Петербурга
Нам, замученным Москвой!
Собрату-писателю
Вопреки суесловью,
Мол. не хватит отваги
Продавать им, поверьте,
Свой товар заказной,
Я торгую любовью
На газетной бумаге,
Вы торгуете смертью
Под обложкой цветной.
С «пионерским задором» -
Мы же родом из детства,
Накропаем «о главном»,
Как писали не раз.
И с незримым укором
На такое «соседство»
Бунин с Гоголем славным
С неба смотрят на нас.