уверенности – мне не подошла бы роль…
Насколько ж лучше жизнь моя презренная,
издерганная похотью и рвением
служить стране. Под этой битой внешностью
есть сердце молодое… Остается так,
как тридцать лет назад… возможно, сорок… да…
Освещение сцены меняется, и становится виден хор.
Берсентьев (обращается к хору)
Я думал: время мое прошло,
кончена жизнь моя,
а то, что осталось, не тяжело
будет дожить, в края
вечные намереваясь в путь
двинуть по холодку, –
не тут-то было: где повернуть,
усталому ходоку
нашлись развилки. Я с их камней
только и прочитал
проклятья тем, ктО
наяву, во сне
выборы выбирал,
взвешивая, что одна беда
против другой беды,
чтоб обе взять, чтобы ни стыда,
ни жалости – врозь следы.
Хор
СТРОФА 1
Ходит-бродит по стране
мать-гражданская-война –
пока тихо, как во сне,
только ждет свой час она.
Тропы тайные ее
круги узят, всё к жилью
ближе, ближе – вой, вытье,
страх собачий узнаю.
АНТИСТРОФА 1
Я пойду, я встану в строй
в ближний, чтобы не плутать,
увлекусь твоей войной –
хуже мачехи ты, мать.
Кто за этих, кто за тех,
кто за самоё страну!
Слышь России тихий смех:
"Прокляну всех, прокляну".
Корифей
Всякий занесен в ее списки,
глазами рыскаю – вот он,
Сергей Берсентьев,
дата пока одна –
черным ли, красным шрифтом
писать тебя, друг мой ситный,
посеревший от страха пивень
с пегими волосами?
Сам-то как думаешь?
Берсентьев
Что вы такое – память моя
или дурные сны?
Месяц над домом, свой свет лия,
блеском играл блесны.
Как зачарованный – очи вверх –
стою на месте, гляжу –
и рвусь за целью, и целью смерть
вижу, к ней путь держу.
Хор
За разговорами вся прошла
жизнь и еще пройдет.
Город Москва вся белым-бела,
третюю ночь метет.
Берсентьев
Что вы такое – гибель моя
или спасенье мне?
Из хора выходит Женщина.
Женщина
Гибели нет, только ты да я
в этом глубоком сне.
Берсентьева аж подбрасывает от этого голоса.
Берсентьев
Ты как, пришедшая сюда порой смутной?
Женщина
Не бойся, я вдали, меж нами есть версты.
Берсентьев
Да что ж такое эта ночь – кругом страхи!
Женщина
Я – сон твой; иль не рад в ночи меня видеть?
Берсентьев
На этой кухне, в тесноте ее – помнишь?
Женщина
Ты потерпи – еще я облекусь плотью.
Освещение меняется, и хора снова не видно.
Берсентьев
Я, может, и засну, такими страхами
измучив душу, испытав болезную,
я упаду в небытие предутреннее.
Я встану бодр и свеж, готовый к многому…
СЦЕНА 1
Отдельный кабинет недорогого московского ресторана в стиле "а-ля рюс". В центре стоит стол, на котором в живописном беспорядке валяются кинжалы. Большая чаша с горящим пуншем освещает кабинет синеватым, дерганным светом. Вокруг стола стоят пять человек, в руках у них рюмки с водкой. Видимо, пунш, как и кинжалы, нужны исключительно для антуража. Вся эта обстановка и все разговоры кажутся Берсентьеву какой-то безвкусной пародией на масонские ритуалы, точнее, пародией на изображение этих ритуалов в плохих книгах и фильмах. Тем страшнее становится, когда обнаруживаешь, что весь этот фарс разыгрывается его участниками с полной серьезностью и самоотдачей, а ты один не можешь проникнуться торжественностью минуты.
Разговоры у них идут какие-то неестественные и книжные.
Гурин
Свобода! Предлагаю за свободу
я этот тост. Наполним наши стопки
и выпьем за свободу, к нам на Русь
ее приход скорейший…
Берсентьев
И утрату.
Не дай ей бог обосноваться здесь
надолго, пусть мелькнет неясной тенью –
и дальше в путь, полюбовались – хватит.
Здесь не Европа – лаптем щи хлебаем
мы с юшкою. И каждый раз не знаем,
чем русская нам вольность обернется.
Одно понятно: чем угодно, только
не тихою свободой европейской,
прекрасной, долгой, светлой, нам чужой,
которой нам, по правде, и не надо.
Гурин
Старо, когда одно и то же семя
в одну и ту же землю мы бросаем…
Берсентьев (перебивая)
Наш агроном, следящий равнодушно,
какие всходы порождает поле,
напоминает старого крупье,
бросающего шарик на рулетку,