следящего мелькание цветов,
азартную гематрию цифири,
не тщась определить закономерность,
не тщась придать круженью тайный смысл.
Когда итог возможно просчитать,
тут шулерство, мошенничество, сговор.
Егерь
За Русь и за свободу пьем до дна.
(В его тоне чувствуется некоторая брезгливость, конечно же не по отношению к тосту; но кто будет пить под этот тост? Какой отвратительный интеллигентский сарказм приходится выслушивать.)
Гурин
Не думай, что тебя экзаменуем,
но правила есть правила: ты должен
нам рассказать спокойно, без утайки,
что привело тебя сегодня к нам.
Что сделано тобою ради блага
страны, и чем ты будешь нам полезен,
что думаешь ты, что на самом деле
тебя волнует? Бес противоречья
в тебе настолько громок и назойлив,
что собственный твой голос заглушает, –
поговорим спокойно и всерьез.
Мы слушаем, ты должен быть правдив.
Берсентьев
Вы говорите: бес противоречья,
вам кажется: я в пику возражаю,
верчусь, как флюгер, только против ветра.
Я не таков. И бес противоречья
мой не таков. Он суше и серьезней.
Вы знаете, что по образованью
я математик; занявшИсь из хлеба
ученьем этим, после ремеслом,
я странное в нем начал находить
успокоенье, наблюдая, что
как ни трудна задача, а решенье
всегда найдется, дайте только время.
Не сможем мы, так внуки разберутся.
Как ни были б запутанны условья,
ответ определенно существует,
единственный и правильный ответ.
Рядами стройных формул укрепил
я дух мятежный, я нашел опору
для всех своих дальнейших изысканий.
Гурин
Да в чем опору? Формулы, таблицы –
какой в них прок для жадного ума,
взыскующего настоящей пищи –
познания природы и людей?
А эти цифры только дразнят ум
щекоткою своею торопливой.
Берсентьев
Хотя математические знаки
есть чистое искусство человека,
но связаны природные явленья
такими же законами. Куда
ни кинешь взгляд, все в цифрах отразилось.
Их сочетанье отражает ход
светил небесных, руд подземный пласт,
к земле не прикасаясь, исчисляет.
Теченье вод и атомов роенье
в единые смыкаются законы,
в которых – точных, вечных, непреложных, –
казалось мне, и Промысел найдет
последнее свое истолкованье
и строго каноническую форму.
И как не попытаться всё расчислить?
Егерь
И получилось?
Берсентьев
Более того.
Расчислил я границы вычислений.
Знать, слишком верток бес противоречья,
чтоб в алгебры ворота не пролезть.
Я теорему Геделя прочел,
в ней толковалось о любых системах,
из коих математика, которой
учили в школе, лишь один пример
из множества возможных построений.
Таинственное есть у них сродство:
как ни были б различны аксиомы
(эвклидовы, иль новый Лобачевский
хитро переиначил, смысл отняв),
изъяны одинаковы, смертельны:
когда в системе нет противоречий,
то возникают, разум леденя,
непостижимые уму химеры –
высказыванья, мысли, положенья,
другие построения, к которым
понятье лжи равно неприменимо
с понятьем правды. Ангелам подобны
из сонма тех, кто меж добром и злом.
(Задумчиво выпивает рюмку водки.)
Но есть и выход: только допусти
противоречье, хоть одну возможность
кому-нибудь быть правым и неправым
(тот правду говорит, в которой ложь
не в самой сердцевине угнездилась,
но тленьем тронула по ободку,
и следы тленья углубляют правду
и плоскости ее дают объем;
другой заврался так, границ не зная,
что, не заметя, перешел на правду,
ее хитрейшим вымыслом считая);
лишь допусти – чудовища исчезнут,
о каждой вещи сможем мы судить:
вот это ложь, а тут прямая правда,
а тут и ложь и правда воедино,
достойные двойного приговора,
свежи и неслиянны пребывают.
Гурин
Не знаю ваших формул; может, верно,
а может, нет о них вы трактовали –
досуга не имею разбирать;
вовне математических конструкций
в них смысла нет – так пусть о них толкуют
ученые, а нам резону нет
с чужого пира маяться похмельем.
Где чисел нет, там формулы бессильны.
Берсентьев
И не надейся. Суть везде одна,
обща структура, ничего не прочно,
когда не врешь. Бери и то и это,
обеими руками, все дается
во благо – ложь и правда. Привыкай
к протеевой природе мирозданья.
Так я здесь для того, чтоб вы могли
судить страну, и время, и народ…