— Пусть Господь будет с тобой, сын, — пожал Федр Николаевич сыновью руку и похлопал его по плечу. Отец и сын. Они долго ещё находились в таком положении, глядя друг другу в глаза. Это было больше, чем какие-либо слова и красноречивые пожелания.
— Всё готово! — подойдя, сообщил дядя Вася. Отец кивнул ему в знак понимания, и сторож вернулся к лошадям, усевшись на козлы.
— Ступай … — отпустил сына Федр Мохов.
Роман спустился на одну ступеньку, оглядывая каждого. Вскоре он развернулся. Сцены расставания были ему особенно тяжелы. Он должен покинуть их на год (на период обучения и работы по профессии) и только письма и молитвы будут его связывать с родным кровом через тысячи верст. Старший Мохов рывком пошел к повозке и сел.
— Но! — приказал лошадям Василий Павлович, и те покорно начали свой шаг.
— Погодите! — закричала Марья Петровна, выбегая из дома. — Ромочка, подожди!
— Что там ещё? — остановил лошадей дядя Вася, немного негодуя.
— Да подождите! … — женщина, переводя дыхание, очутилась у повозки. — Рома, так пирожочки! Ты забыл? Я только что из печи вынула. Вот, держи, — протянула она небольшую корзинку, укутанную полотенцем, в салон.
— Няня, — сказал тронутый юноша, принимая корзинку, — спасибо вам! — он взял ее руку. — Прощайте. Мне вас будет не хватать, — он тут же выглянул из повозки и, обращаясь к своей семье, всё также стоявшей на лестнице, крикнул: — Прощайте! — и помахал рукой. Все Моховы ответили ему такими же взмахами и улыбками.
— Едем, Василий Павлович, — приказал Роман, усевшись обратно.
Дядя Вася снова дернул вожжи. Повозка тронулась и вскоре исчезла за воротами.
III
Первые две недели сентября почти не отличались от августа. Правда, молчаливое переливание из одного сезона в другой ознаменовалось волной бешенных, крикливых переворотов. В СССР началась новая реформа, жестокая и кровавая.
К семи часам утра, к воротам усадьбы Моховых подъехал грузовик и несколько повозок. Из кузова грузовика выскочила пара ретивых солдат. Они с легкостью вскарабкались и перебрались через забор. Оказавшись во дворе, раскрыли ворота и впустили всю эту процессию внутрь.
— Эй-э-э! — начал было останавливать их Василий Павлович, выбежавший из кладовой. — Вы куда это? Кто вам позволил?
— Уймись, старик! — оттолкнул его один из солдат. — Делом занимаемся. Ради твоего же блага!
— Да оставь ты старикашку! — надсмеялся другой. — Дурной ведь! Не поймет.
— Ты, товарищ, служишь Советскому союзу? Или как? — присоединился к ним третий.
— Чего? — не понял дядя Вася.
— Ну, что же я вам говорил? — отметил снова второй. — Э-э-й! Рябяты! Айда сюда, старика непросвещенного просвещать! — крикнул он остальным солдатам, которые слизали с грузовика. Никто из них не был прочь поучаствовать в этом, поэтому все отправились на товарищеский призыв. Там вскоре собралась немалая компания. Найти что-то в глубинке интересное для молодых ребят, пышущих здоровьем, гордостью и энергией, было не так-то просто. Они ловились за любую физиономию, лишь бы та потешила их глотки хохотом. Нельзя сказать, что парни были в этом виноваты. Такова была ситуация, такова была история, такова была жизнь.
— Развлекаться вы будете после! — холодным властным голосом сказал им командир. В мгновение подстрекательское настроение служивых улетучилось, как и не бывало. Они и не заметили, как вышел из кабины и как смотрел им в спины их начальник. — Во имя Советского союза, во имя Вождя народов, во имя простых людей мы пришли сюда. Вы забыли?!
— Так, мы так, ради забавы, — попытался виновато отшутиться затейник.
Эти слова как будто не долетели до командира.
— За дело! — тем же тоном приказал он, и всё семнадцать солдат ринулись в дом. Оставленный ими дядя Вася, наконец, смог разглядеть этого командира.
Высокий, широкоплечий, на своих ногах он стоял твердо, гордо. Одет он был, как полагается, по-военному четко и строго. Каждая пуговица и пряжка на нем блестели. На плечи был натянут кожаный плащ, на ногах кожаные высокие сапоги, на голове- черная кожаная фуражка. Широкое лицо, прямой нос, леденяще серые глаза и русые волосы. Лет ему не дать и тридцати двух. Обомлевши, Василий Павлович протянул к нему трясущиеся руки: