– Чего, Тыковка, меланхолишь?
Пень вскочил и замер в низком поклоне. Добрый бас продолжал, чуть посмеиваясь:
– Якой ты у меня интеллигентный заделался, любо-дорого посмотреть! Ни джинсов рваных, ни рубашек нештопаных, даже в спине согнулся – не переломился. А как же по старинке – обхамить да нос отвернуть?
Александр Витольдович зарделся, но головы не поднял:
– Так это когда было, ваша милость. Вырос.
– Ну не знай, не знай… Ты ж раньше умудрялся глазами гневно стрелять, даже жопу в сугробах морозя.
Пень чуть сморщился и распрямился.
– И за это мне все еще стыдно.
Крупный мужчина с обильной сединой в рыжей бороде похлопал его по плечу:
– Вот и за сегодняшнюю тоску стыдно будет – мама не горюй. Да токмо ты ее помни. И радуйся, что дитятко не слыхала. Она тебе верить должна. А ты – быть ей надеждой и опорою во всем. Дениска сказал, горлица глаз уже на тебя положила? Не миловались еще?
– Ваша милость, ей пятнадцать, – постарался нейтрально напомнить Александр.
– Осенью шестнадцать исполнится, самое то. В таких летах поцелуи слаще!
– Вам виднее.
– О, смари-ка, захамил. А я уж переживать начал.
Пень чуть улыбнулся:
– Какими судьбами?
– Ты не серчай, но к голубке нашей гость идет. У них уговор, потому не пустить нельзя. Но пока и пущать нельзя, так что я его на периферии мариную. Тебя подготовить надо.
Сын нахмурился:
– Как это «подготовить»?
– Утеплить. Ворон Воронович объявился собственной персоной.
Александр Витольдович замер как громом пораженный:
– Мне нельзя с ним встречаться. Это же зима в чистом виде!
Отец ободряюще похлопал его по спине:
– Потому я и пришел подсобить. Девице о твоей специфике знать опасно – в полном жалости сердце любви места нет, вообще тогда не расколдует. Так что давай спасать положение, пока он в предбаннике морозится.
Пень-младший с подозрением покосился на всесильного родителя:
– Вы куда его заслали?
– Да по тундре погулять, чай не впервой. Уже даже не орет – так, камни пинает да бесится.
Старьевщик задумчиво изучал лежавшую на земле чашку:
– Крионикс будет в ярости.
– Ничё, авось на ус намотает и в следующий раз хотя б открыточку наперед пришлет, – ободряюще перебил его Зеленый Князь. – Так, накинь-ка…
С этими словами Витольд Родович набросил на плечи сына свой плащ из шкур.
– Я недостоин, – вяло запротестовал тот.
– Ой да ладно тебе. Часок поносишь, глядишь, небо наземь не рухнет. Зато обогреешься.
– Но я все равно не смогу приблизиться…
– Тебе и не надо. Зря, шо ли, Дениске тень твою подсаживали? Пущай двойником поскачет, поработает, не все ж баклуши бить.
Александр хотел было возразить, что Чертополох и без того взвалил на себя большую часть хлопот по хозяйству, но замер, обратив невидящий взор карих глаз в сторону дома. Девочка встала. Избушка заботливо сообщала об этом, с бабушкиной внимательностью отмечая и румяный цвет щечек, и стремление поскорее умыться. Пень сглотнул. Будь подопечная старше – смалодушничать, пойти на сделку с совестью оказалось бы в разы проще. Всего-то простить себе немного не те травы в ее еде и попытку усмирить внезапно разыгравшийся сердечный пыл девушки. Но судьба княжича всецело зависела от ребенка, и в одном Королева была права: дитя он не тронет.
Александр Витольдович кивнул отцу и, внимательно слушая дальнейшие инструкции, принялся на автомате поправлять одежду, укладывать всклокоченные волосы и с тихим отвращением натягивать ненавистные ботинки. Как ни странно, некоторая театральность наряда помогала в самом важном – воспринимать происходящее увлекательной игрой, фарсом, а вовсе не тем, от чего может зависеть его жизнь.