– И Потапову научить? Несмотря на то, кто мы с ней друг для друга?
Он, конечно, не рассчитывал, что директор прям переменится в лице или начнет бурно выражать эмоции, но ждал хоть какой-то реакции. Вместо этого получил только усталый взгляд занятого человека, не понимающего, почему его заставляют повторять очевидное.
– Игорь Октябриевич, вы же знаете, насколько наше сообщество замкнуто и немногочисленно. Каждый кому-нибудь кем-нибудь да приходится – не важно, кровным ли врагом, спасителем или просто дальним родственником. Я не вижу ни необходимости, ни возможности искать кандидата без прошлого. У таких, замечу, зачастую и будущего-то нет. Так что, отвечая на ваш вопрос, – да, вы будете учить и Потапову, и Волкова, и всех прочих воспитанников нашего славного интерната. Исключение, пожалуй, только одно. В наборе этого года к нам поступил инвалид…
– Добротворская?
А вот тут Альма Диановна стрельнула глазами, и такое сочетание Игорю понравилось еще меньше. Заминка была секундной, не более, но все-таки была.
– Она самая. Так вот, госпожа Добротворская на ваших занятиях будет только в ознакомительных целях.
– А ее вассал? Красношапко, кажется?
Директор вновь расплылась в улыбке, и Игорь пожалел, что вообще начал этот разговор: слишком уж происходящее смахивало на прямую и явную угрозу.
– О, не волнуйтесь. К величайшему вашему сожалению, Екатерина Красношапко вряд ли пропустит такое веселье.
Глядя на беззаботно спящую русалку, чуть ли не по щелчку пальцев перешедшую из буйного состояния к полному умиротворению, Богдан Иванович в очередной раз задавался вопросом: что же за неудержимая сила влекла его к сей хамоватой девице с прямым, аки шпала, характером? Татьяна, безусловно, была прекрасна вне всякой меры, как и все русалки. И он не мог не отдать дань живому произведению искусства, которым она, несомненно, являлась. Но чудо было в другом: он ее слушал. Начал, конечно, не сразу – дама умела эффектно отшить и смотреть волком, но начал же. И ему было интересно. Достаточно интересно, чтобы порой откладывать дела, приглашать ее в пентхаус своего офиса-небоскреба и, смиряясь с фатальным прореживанием винотеки, внимать. В какой-то момент патриарх принял за причину то, что она – единственная, чье взросление он наблюдал лично, и отслеживать такие перемены оказалось до преступного интересно.
Горячо любимый сын, без сомнения, тоже занимал его думы. Но Ганбата, как и Богдан Иванович, был вампиром, а потому с годами совершенно не менялся внешне. Внутреннюю же жизнь его в основном наполняли мысли и принципы самого патриарха: сын отцу безоговорочно верил и все суждения впитывал как губка. Татьяна была другой.
Впервые Богдан Иванович увидел их с сестрой на одном из смотров внучек, которые Морской Царь завуалированно называл вечерами самодеятельности. Привычный сценарий успел за сотню лет изрядно набить оскомину своей банальностью: патриарха заботливо провожали в ложу и заставляли мучиться около часа, наблюдая, как на сцене совершенно безликие и безвкусно одетые (а чаще, что его еще больше возмущало, вульгарно раздетые) девицы поют несчастную песнь Сольвейг из «Пер Гюнта». Ну сколько можно, в конце-то концов? Богдан Иванович, конечно, любил классику, но тащить его на студенческие концерты, прикрываясь искусством, а на самом деле пытаясь впарить очередную содержанку, было верхом непродуктивной траты времени. Однако политика есть политика, и приходилось соглашаться. Патриарх много раз пытался объяснить Морскому Царю, что женщины волнуют его в последнюю очередь, и если предшественник постоянно покупал себе какую-то очередную «рыбку в аквариум», то ему, Богдану, это совершенно безынтересно. Но Морской Царь кивал, понимающе охал и все равно в итоге высылал приглашение. Хоть кол на голове теши.
И вот в зале потух свет и наступила полная тишина, прерываемая лишь шуршанием платьев выходивших на сцену артисток. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем прожекторы озарили стоявших в шахматном порядке красавиц. Все были как на подбор: высокие, стройные, длинноволосые. Патриарх чуть ли не застонал – опять двадцать пять. Но его внимание привлекли две девушки, стоявшие по центру. Они единственные держались за руки, опустив лица, и выглядели слишком похожими даже среди однотипных русалочек.
Полилась музыка. К его вящей радости, не Григ. Солистки синхронно вскинули головы, и Богдан Иванович тогда даже подался вперед: за всю сотню лет с хвостиком он впервые видел совершенно одинаковых русалок. Так вообще бывает?