Удивленный взгляд от барной стойки, вопрос с нотками волнения:
– С тобой все в порядке?
Да какое там «в порядке»… Богдан Иванович попытался кивнуть и с удивлением почувствовал движение на лице, словно муха села. Память – та, старая – внезапно подсказала: слезы. Какие, к черту, слезы? Он же никогда не плакал? У Ганбаты в детстве, конечно, получалось, но патриарх списывал это на общую необычность мальчика. Неужто и сам может? А что, если могут и другие? А что, если?..
– Богдан, прием. Ты меня пугаешь. Чего случилось? – продолжала настаивать Татьяна и, присмотревшись, совершенно оторопела. – Подожди, ты плачешь?
– А, да. Забавно, правда? Думал, не умею.
Она пулей подскочила, замерла в полушаге и с тревогой принялась вглядываться в его лицо:
– Объясни мне, что происходит. Немедленно.
Господи, какая же она идеальная. Совершенная. Ни грубость, ни наигранная агрессия не могут спрятать доброты. А как смотрит. Он все готов отдать за то, чтобы она всегда так смотрела – на него и только на него. А ведь раньше смотрела. Была женою. О боги, любила его. Дозволяла касаться себя. Носила под сердцем его ребенка.
Слезы хлынули плотным потоком, и русалка, кажется, откровенно запаниковала. Огляделась, быстро схватила с ближайшего столика салфетки и попыталась как-то утереть лицо вампира. Он покорно замер, и вдруг нахлынуло еще одно воспоминание. Захлестнуло с головой. Давным-давно, в начале их первых отношений, он тоже расчувствовался, а милый ангел утерла слезы своими хорошенькими пальчиками, велела закрыть глаза и поцеловала ласково и нежно, разогнав все тучи прочь. Его прекрасный, сильный ангел. Имеет ли он смелость опять молить ее о поддержке? Не пора ли исправить разрушенное собственными руками?
– Богдан, либо ты сейчас же объясняешь мне, какого хрена случилось, либо я психану и мало не покажется. С Ганбатой все хорошо?
Короткий кивок.
– Слава богу, я уже испугалась. Рассказывай. Я серьезно.
– Не могу. Вы меня возненавидите.
Богдан Иванович прочитал в ее взгляде: «Мне решать». Меняются времена, но не меняется ее воля. Могли ли измениться чувства? Конечно. Он натворил столько глупостей, был таким самовлюбленным, слепым ослом, ни разу не дал ей даже повода понять, как велика ее власть над его думами. Дурак. Двухсотлетний дурак. И этому дураку как никогда нужна ее любовь.
– Я очень сильно ошибся.
– Не впервой, – спокойно кивнула Татьяна, продолжая вытирать слезы.
– Причинил очень много горя.
– Тоже мне сюрприз.
– Собственными руками разрушил свое счастье.
– С Ганбатой точно все хорошо? – нахмурилась русалка.
– Да, конечно. А… как вы относитесь к мужчинам в возрасте, с детьми? – внезапная паническая мысль, что Ганбата достаточно специфичный подросток, заставила задать вопрос быстрее, чем патриарх успел адекватно его сформулировать.
Роскошная бровь изогнулась в недоумении:
– Прямо сейчас пытаюсь понять, нужно ли вытереть одному такому нос, – она снова нахмурилась. – Перестань говорить загадками. Я поняла, случилось что-то очень плохое, и, видимо, подробности не для моих ушей. Но ведь зачем-то же ты пришел? Хоть это можешь объяснить?
Патриарх вампиров замер и, отведя в сторону взгляд, проговорил:
– Я не имею права, но… Кажется, искал поддержку и утешение.
Он боялся посмотреть на Татьяну, мысленно проклиная себя за возмутительную наглость, как вдруг почувствовал небывалое: нежные руки скользнули вдоль его костюма к шее, обвили ее и притянули к себе. Богдану Ивановичу понадобилось несколько секунд, чтобы осознать происходящее: его обняли. Прижали, принялись заботливо гладить по голове, а ставший внезапно мягким голос зашептал рядом с ухом:
– Не волнуйся. Что бы ни случилось, ты это исправишь, я знаю. Со всем разберешься. Сделаешь как надо. Ты умен, ты силен, ты расчетлив. Кто, если не ты, в конце-то концов? А налажал – со всеми бывает. Ты же живой. Не надо есть себя за ошибки, лучше подумай, как их использовать. Ты сможешь. Я верю.
Патриарх осторожно обнял Татьяну в ответ и прошептал:
– Спасибо вам. Мне было важно это услышать.