Поднял голову, стоял покорно.
— В глотку всажу тебе нож!
В ту же самую ночь стража распахнула ворота Верхней Каморы — тридцать всадников во главе с долговязым сержантом по личному указанию маршала отправились на поимку двенадцати сертанцев...
В Городе ярмарок они передохнули и подкрепились — преломили хлеб алкавшие крови — и снова погнали коней.
Зе Морейра, великий вакейро, лежал на спине в своей продуваемой хижине и шептал Мариам, уставясь в потолок: «Давай уйдем...» — «А если погибнем?.. Сам знаешь, не пощадят...» — «И я не пощажу». — «Каморцев много». — «Пусть много, что с того...» — «Не пойду... детей с собой не возьму и оставить их, сам знаешь, не оставлю,— в отчаянии сказала женщина. — Отправляйся один, раз приспичило». — «Один... А вас на кого оставить, кто прокормит?..»
Петэ-доктор отпер входные двери и, поднимаясь с Доменико по лестнице, говорил, как бы извиняясь:
— Прежде не запирал дверей, но меня то и дело похищали. — Усмехнулся: — Нашли красотку!
— Похищали? Зачем?
— Деньги вымогали у тежелобольных, чтобы отпустить меня к ним.
Да-а, Камора...
— Постой минутку, я сейчас... — Доктор один вошел в комнату, у Доменико сердце оборвалось: «И он... и он ведь каморец — скрывает что-то!..»
Но Петэ-доктор быстро вернулся.
— Прошу, неприбрано было... по-холостяцки...
Отряд долговязого сержанта настиг наконец двенадцать сертанцев. Солдаты окружили их с дикими криками, свистом.
Зе Морейра, великий вакейро, лежал на песке, подавленно смотрел на чужое небо, на чужие облака. Знал — многие из соседей уже готовились в путь, туда, за каатингу, укладывали свой скудный скарб, припасы, семена овощей. Мануэло избегал Зе, сердце тянуло его к каатинге, и, смущенный, растерянный, он неприкаянно слонялся поблизости. Не выдержал Зе, вернулся в хижину и — кто бы поверил! — опустился перед Мариам на колено:
— Пойдем... Уйдем... Прошу тебя, очень.
И услышал в который раз:
— А если перебьют нас?.. Сам знаешь, не пощадят.
— И я не пощажу их, жена.
— Каморцев много — больше, чем нас.
— Пусть больше, Мариам...
— Не могу взять детей... — Мучительно было ей смотреть на мужа, в отчаянии преклонившего колено. — Сам знаешь, детей не оставлю... Ступай один, раз так приспичило.
— На кого вас оставлю, кто прокормит?.. — тихо проронил Зе, бессильно опустивший плечи. — И с детьми ведь уходят... Разве другие не любят своих детей?
А далеко в Каморе скиталец собрался с духом, спросил:
— Вы... старший брат Александро? — и посмотрел так доверчиво, умоляюще, что смешался Петэ-доктор.
— Чей брат, Доменико?
— Александро...
— Нет, извини, но нет...
— Как же нет, вы старший брат Александро.
— Нет, Доменико, у меня только сестра была...
— А брата нет? Ни одного?
— Нет... Говорю же — нет, — Петэ-доктор казался недовольным.— Почему не веришь?
— Потому что он предупредил меня — не пытайся угадать, все равно не угадаешь.
— Кто предупредил? Не понимаю...
— Ваш брат Александро.
— Ты яяявно пууутаешь что-то...
— И он точно так же растягивал слова!
— Кто сынок, кто растягивал?
— Ваш брат.
Но тут Петэ-доктор таким тоном предложил: «Выпей-ка лучше этот порошок», что Доменико осознал: заблуждается, брат Александро — кто-то другой.
Маршал Эдмондо Бетанкур пытливо смотрел на сержанта, странно выпяченного, подходившего мелкими шажками, и недоумевал, что придало сержанту кичливо важный вид — уж не победа ли над десятком безвестных бродяг?! Но траурно-скорбным было лицо долговязого командира, и всякое видавший маршал дивился — потерпевшие поражение являлись к нему пришибленные, приниженные, а этот костлявый сержант выпятил впалый живот, расправил плечи, даже откинул их — дугой был выгнут вперед, весьма напоминая лук. И Бетанкура осенило — тело сержанта сохраняло положение, приданное отменным прощальным пинком...
Мариам шла к мужу — перед глазами стоял убитый безысходностью Зе, и, исстрадавшись, она пробиралась к стаду. Зе понуро сидел под деревом, и конь был рядом, а Мариам, легкая, босая, неслышно подошла к мужу сзади, постояла немного и, не выдержав, молвила: «Вставай, пойдем...»