— Нинчего не понимаю, совсем нинчего, — сказал надзиратель Наволе, припадая к здоровенной кружке. — Пончти все нпрондункты инзвели, а на нсленд енще не нанпали.
— Истина глаголет вашими устами, мой лейтенант, — услужливо поддержал его капрал Элиодоро и указал зонтом: — И мы как раз тут, у каатинги, потеряли их след. А через каатингу они не прошли бы.
— Нчто нты думаешь?..
— Должен иметься потайной ход... под землей, не будь хода, почему бы именно тут терялся след, спрашивается, и возле каатинги костей нигде не видать, и пленника того, одного, тоже у каатинги потеряли. — Капралу не терпелось блеснуть умом, зачастил: — Правда, поражает то обстоятельство, что шест везде одинаково погружается в песок, и все же, не сомневаюсь, нападем на ход, мой лейтенант...
— Малость понренже, помедленней нговори,— поморщился лейтенант Наволе. — Ни нчерта не нпонял...
— Ход, говорю, мой лейтенант, где-то тут, многолетия великому маршалу.
— Мнонголентия...— пожелал и Наволе, погружаясь в раздумье, — Нкто нзнаент, нканк сонскунчилась по мне моя сманзливая Сунзи! Менчтаент, нждент.
А в далекой Каморе Сузи в самом деле мечтала о муже — сидела скучная, говорила, зевая:
— Эх, хоть бы мой гнусавый Наволе был тут...
— На кой черт и какого дьявола сдался он тебе, душечка? — поинтересовался бравый полковник Сезар, но не у Сузи — у спесивого предка на портрете.
— Только рискованную любовь признаю... — пояснила женщина, нежно обрывая лепестки с большой белой розы. — А какой риск в нашей любви и связи, если муж мой рыщет где-то у черта на куличках.
— Зато Стелла рядом, душечка моя, — обворожительно утешил бравый полковник, глядя теперь на люстру.
— А-а, брось, Стелла, Стелла... — отмахнулась Сузи, — Дура она, неопасна.
— Ах да, Наволе твой кладезь ума, — оскорбился полковник.
А здесь, на подступах к каатинге, Наволе на четвереньках заставлял ползать солдат да поглубже втыкать шест в песок.
— А нздорово унконконшили мы нтех — двух немых!
— Кого, пастухов? — просиял Элиодоро. — Да здорово, мой лейтенант! Здорово их устрашили, ха-ха-ха, пальцем не посмели шевельнуть.
— Ндронжали, нканк нбундто нзлы были на нас...
— Верно, верно, — Элиодоро хлопнул себя по бедру. — Струхнули, а братец их... как же его... тьфу — где он тут в списке... вот, Пруденсио, ушел, улизнул, ушел со всеми...
— Всенх нперенбьем, — уверенно пообещал Наволе и опять поскучнел. — Энх, моя Сунзи, нждент, наверно, нканк!..
Разрастался Канудос — возникали новые дома на берегу реки, прибывали новые люди; с младенцами на руках, с суровой верой в душе, смущенно входили в заветный, желанный город; шли люди из Города ярмарок — по зову души, шли из северных селений, задумчивые, молчаливые; несли неведомый сертанцам картофель в больших, гнувших спины мешках, приходили семьями и в одиночку — покинувшие, покинутые... Появился в городе и свой кузнец, разрастался Канудос, снова и снова месили глину, на опаленных солнцем руках белела налипшая глина, и всех встречал — принимал Жоао, неколебимо верный своим обязанностям, разложив на колене бумагу, он хмурил и без того угрюмое лицо, настраивая прибывших на строгий лад, но никакой нужды в этом не было — люди вступали в глинобитный город смущенные, растерянные... А однажды ранним утром такой заявился тип, такой...
Жоао Абадо, издали заметив высокомерного незнакомца, воскликнул, ошеломленный: «Это еще что за чучело!..»
Сухопарый, долговязый молодой человек, ступавший, как цапля, в эту жару был в желтом бархатном плаще, изящно оттянутом сбоку обнаженной шпагой, плащ так и переливался на солнце, сапоги блестели — слепили. Шляпу с широченными полями украшало павлинье перо, на груди ярко сверкали три драгоценных камня.
Оторопели канудосцы — такую птицу видеть не доводилось. Он же безмятежно и удовлетворенно озирал окрестности, и не успел угрюмец Жоао раскрыть рта, как пришелец, опередив его, гаркнул:
— Предъявите ваши документы! — И так же неожиданно улыбнулся опешившему Жоао: — Шучу, дядюшка... Я в Канудосе?
— Где же еще, по-твоему?
— В добрый час приход мой... Какая у вас принята форма обращения?
— Конселейро называет нас братьями.
— В добрый час приход мой, братья, — и, положив левую руку на эфес шпаги, правой снял шляпу, галантно опустил до колен, очертил в воздухе невидимый круг и, чуть выставив ногу, поклонился. — Примите меня, братья.
— Каким ремеслом владеешь?.. — Жоао с неприязнью смерил его с головы до ног.
— Я — кабальеро.
— Чего, чего?!