— И его пленительная супруга Анна, искусно жонглирует горящими факелами и при этом... — Человек в колпаке оглянулся на арбу и задумчиво добавил: — Может лечь на скачущего коня.
И теперь все до единого уставились на колеблемый ветерком пестрый полог, и многие даже не расслышали, как человек с размалеванным лицом обернулся и сказал, приставив палец к груди:
— И я — всезнающий, всеумеющий комедиант Зузухбайа...
— Господин мой, — старший работник поклонился, складывая ладони на животе, — слово у меня к вам, ежели не прогневаетесь... да снизойдет на вас благодать.
Они шли по тропинке — задумчиво, хмуро опустивший голову отец впереди, за ним — неровным шагом, неуверенно Бибо.
— Дозволите?
— Говори, слушаю.
— Простите, но я... не могу так, да снизойдет на вас благодать.
Отец резко обернулся к старшему работнику, и тот съежился, смешался. Растерянно озираясь, Бибо разгладил пальцами измятую в руках шапку, снова скомкал и, решительно расправив плечи, поднял на отца глаза:
— Жалко парня.
— Которого... — Отец хмуро смотрел в сторону, — Гвегве?
— Да... Гвегве, понятно... Видали бы, как глазел на треклятую бабу, разрази ее гром, бесстыжую, поедал прямо. Бог весть как мучается парень, что ему в голову лезет, жалко его... В его годы у меня два малыша в доме бегали.
Отец смотрел все так же в сторону, и Бибо потерял охоту говорить, снова затеребил шапку.
— И что же? — спросил отец. — Дальше что?
— А то, что, — Бибо оживился, — ежели будет на то ваша воля... Я хотел сказать вам, не сосватать ли ему девушку, приличную, какая вашей семьи достойна, честную, пригожую, добронравную.
Отец перевел взгляд на работника.
— Как хочешь, Бибо.
Так и порешили.
— Чего-то не видать парня, Доменико нашего, — уже поздним вечером сказал отцу, осмелев, старший работник. — Куда подевался? И чужака спрашивал — не видал, говорит...
— Ничего. — Отец отвернулся. — Найдется.
Сконфуженный Бибо тихо побрел к двери, робко взялся за ручку и так опасливо переступил порог, словно удав лежал перед ним.
Человек с набеленным лицом, пепельным сейчас во мраке, сгорбленно сидел на земле и, обвив руками ноги, уткнув подбородок в колени, не сводил с женщины глаз, а та, чуть откинувшись назад и расслабив одну ногу, стояла невыразимо гордо, подкидывая и ловя друг за другом пять горящих факелов. В темноте, в ночной черноте по странно озаренному телу полуобнаженной женщины скользили тени, а свет прыгавших огней волнами накатывал на прикорнувшего рядом потешника. И Доменико, притаившийся рядом в канаве, тоже смотрел на женщину, на ее расслабленную ногу.
— Как ты красива, Анна! —говорил потешник, взиравший на нее снизу. — Не устала?
Женщина улыбнулась едва приметно.
Вздернув подбородок, мужчина все смотрел на нее и, потеряв надежду на ответ, схватил свою флейту, приставил вкось к губам. С таинственно неведомыми звуками ночи сливался невесомо текущий, бесстрастно плывущий голос флейты... И сквозило в нем, тонком, прозрачном, что-то недоброе, холодно зловещее, а потом человек швырнул флейту на землю, вскинул кулаки и исступленно воскликнул:
— Не могу я больше!
Женщина один за другим поймала факелы, соединила их вместе и сердито молвила:
— Молчи, глупый, Бемпи услышит.
— Чихал я на твоего Бемпи. — Мужчина дважды стукнул себя в грудь. — Не могу больше, слышишь, нет сил! Понимаешь ты, что значит — нет сил?!
— Сделаешь хоть шаг, опалю. — Женщина поднесла к его лицу пылавшие факелы. — Зачем тебе это, добиться ничего не добьешься, обожжешься зря, ну зачем тебе это...
Мужчина застыл на коленях, растерянный, обескураженный, в глазах его взблескивали огоньки; он бессмысленно пялился на факелы, жар расплавил белила, и когда они растеклись по лицу, он очнулся, яростно мотнул головой, отчего на траве засветлели два белых пятнышка, и сказал:
— Тогда поговорим!
— Поговорим, Зузухбайа. — У женщины отлегло от сердца. — Говори сколько хочешь.
— Присядь...
Женщина грациозно опустилась на скрещенные ноги, и ее округло увеличенные колени приковали изумленный взгляд Доменико...
А мужчина откинул сжатые кулаки, опустил веки и, напряженно вытянув шею, так сказал, весь устремленный к ней:
— Нет больше сил, Анна! Знай, не могу я больше, всему есть предел, не могу, слышишь?
Как он говорил...