Доменико испуганно вздрогнул — глаза заливала синь неба. Напряг зрение и различил в вышине легкое облачко... Страшно хотелось пить. Присел, недоуменно оглядел людей вокруг себя.
— Где я?
Такие ему не встречались — статные, сухощавые, высокие, в широкополых двууголках. Хорошо хоть, узнал спину старика, подтянулся к нему, повторил:
— Где мы, дядя?
— В Канудосе, — ответил Сантос.
Подошел Жоао Абадо, хмурясь, но как-то нарочито. Сантос и Доменико спустились с арбы, стали среди овец.
— Сын ваш? — спросил Жоао.
— У меня нет сына, — тихо сказал Сантос. — В пути повстречались.
— Сколько дней шли порознь и сколько вместе?
— Будь другом, отстань.
— Есть у вас тут кто? — уже сердито спросил Жоао.
— Нет.
— Кто ж отпустил сюда одного, такого старого.
— Не старый я. Седой просто.
— Не вижу, что ли, старый, — упорствовал Жоао.
Сантос отвязал быка, подхватил и легко поднял в воздух.
— Ого! — оторопел Жоао. — Ну и ну...
А Старый Сантос бережно опустил быка, открыл клетки — птицы затрепыхали крыльями, попрыгали на канудосскую землю, и при виде кур у Пруденсио замутился взор — нет, не насытился он местью.
— И ты сюда пришел? — услышал Доменико.
Конселейро спросил.
И Доменико оторвал зачарованный взгляд от белых домов, от всего Канудоса, почтительно уставился на темноразвеваемое одеяние конселейро.
— Да...
— Почему?
— В Камору вернуться не мог — каморца избил... — И осмелел: — Тысяча драхм у меня тут в мешочке.
— Откуда ты?
— Из Высокого селения. Только и туда мне нет пути — не примут...
Задумчиво помолчал Мендес Масиэл, потом обратился к Сантосу:
— Вон та хижина будет твоей, Сантос. Проводи его, Жоао. И скотину пристройте. Грегорио, найди Зе, пусть спустится к реке с кем-нибудь вдвоем и еды захватит впрок. Жду их на берегу.
Мендес Масиэл всмотрелся в скитальца. Без кровинки в лице, уронив голову, Доменико пошатнулся и припал к буйволу — ноги не держали, мутило от присохшей крови. Сорвал бы с себя одежду, не будь вокруг людей.
— Тебе плохо?..
— Да... от крови...
Запекшаяся кровь, омерзительно приторная, не только через нос — через кожу проникала в него. Зловещий цвет и не ощутимые для других клейкие пары изжелтили бедного скитальца, он обхватил рукой покорно стоявшего буйвола, крепился — не хотел упасть здесь, в незнакомом ему городе.
— Идем со мной... Излечу тебя... Мешочек возьми с собой.
Приободрился Доменико немного. По небольшому откосу направились к берегу. Странного вида человек шел им навстречу — изумил Доменико. А тот, озорно блеснув глазами, воскликнул:
— Новенький?! Возрастает наше число! Позвольте узнать, как величать вас?
— Доменико.
— О, прекрасное имя, от слов «доминус», «домен»... — Он обдал улыбкой Доменико и посерьезнел внезапно, перенес выжидательный взгляд на конселейро.
Мендес Масиэл слегка, неприметно кивнул.
Они обошли задумавшегося дона Диего, спустились к реке — сочно шелестела вода.
— Как звать тебя?
— Доменико.
— Войди в воду, Доменико.
Растерянно взялся за пуговицу, но конселейро покачал головой.
— Одетым войди, Доменико, стань по горло в воде, и омоет, очистит тебя. — И что-то вроде улыбки пробилось на лице. — Таких ли очищала...
По горло в воде, в вечно новой реке, стоял, очищался скиталец. А конселейро сунул руку за пазуху, выудил кусок хлеба.
— Поймаешь?..
— Конечно.
Доменико на лету схватил хлеб и, так долго голодный, ел его торопливо, а река ласковыми волнами по крупицам уносила с собой каморскую грязь. Обернулся к теченью лицом и, повыше подняв руку с хлебом, припал к воде — чистой, не оскверненной, не смешанной с кровью; а когда вскинул голову, увидел двух статных вакейро, тонких, стройных, тешивших глаз, — Зе Морейру и Мануэло Косту, уверенных в себе и сдержанных.
— В мешочке тысяча драхм, — сказал Мендес Масиэл пастухам. — Дайте буйволам отдохнуть и поезжайте на арбе Сантоса до каатинги, оставьте ее там, на этой стороне, а сами отправляйтесь в Город ярмарок и на все деньги купите ружья и пули...