— А разрешение на торговлю оружием было? Что-то не припомню, чтоб я подписывал...
— Да, грандиссимохалле. — Полковник смутился, отвел глаза.
— Не понял — было или нет разрешение?
— Не было, грандиссимохалле.
— Так вот, Федерико, он тоже совершил преступление, и если мы ничего не добьемся от пастухов добром, то в назидание им торгаша будем пытать у них на глазах.
— Да, грандис...
— Они узнают его — общались с ним, торговались, а видеть муки знакомого особенно мучительно.
— Да, гранди...
— Приведите в чувство мерзавцев этих, время не терпит. И перенесите на время в роскошное помещение — в восьмой номер. Как проснутся, накормим вкусно, подарим на время что-нибудь ценное, дадим вкусить хорошей жизни, а если не соблазнятся — бросим в нижнее помещение, там острей почувствуют, от чего отказались, и, надеюсь, образумятся... К каждому приставь по три искусных ножеметателя, слышишь?
— Да, грандиссимохалле.
— Потому что угрозу смерти они должны видеть и во время приятной беседы. Не мешкай, немедленно перенеси обоих в восьмой номер. Будь с ними медоточив, мой полковник, покажи им и силу свою, и возможность, однако — в меру. Если ничего не добьешься, сообщи, когда переведешь их в застенок, сам понаблюдаю за всем тайно. Посмотрим, Федерико, проявишь ли ум, постарайся выпытать все в восьмом номере.
Полковник, воодушевленный, молодцевато выпятил грудь.
— Есть постараться, грандиссимохалле...
Вечерело. На пригорке стояли две женщины — Мануэла и Мариам, устремив взгляд за лежащую впереди равнину, но никто не появлялся. С тех пор как Старый Сантос вместе с посланным за ним Иносенсио доставил в Канудос груженую арбу, со стороны каатинги никто не показывался. Две женщины ждали на пригорке. Смеркалось.
У Мануэлы обрывалось сердце, но рядом с Мариам стеснялась вздыхать, переживать... Мариам стояла, обхватив ребятишек за плечи, — семья ждала Зе Морейру.
Через силу переступил порог ослепительно роскошной полутемной комнаты полковник Сезар, приниженно, пристыженно опустил голову. Пальцы маршала Эдмондо Бетанкура холодно, понимающе забарабанили по подлокотникам кресла.
— Не уломал?
— Нет, гранд...
— Ничего-ничего не добился?
— Ничего-ничего, грандиссимохалле... Невежи, ослы упрямые...
Великий маршал не очень учтиво скинул с ляжек пригревшуюся Аруфу.
— Еда понравилась?..
— И не прикоснулись ни к чему, гранд...
— Побоялись, что отравлена?
— Нет, грандиссимохалле, я сам отведал у них на глазах из каждой тарелки.
Великий маршал спокойно постоял у шторы, оглядел через щелочку-глазок небольшое пространство под окном.
— Сильно изменились в лице, когда намекнул на подземный проход?
— Притворились, будто смешно им, грандиссимохалле... Лицемеры.
— Отвернись к стене.
Великий маршал выдвинул ящик стола, налил на ложечку темную жидкость из пузырька, выпил, сказал спокойно:
— Перевести их в застенок. Повернись. Я буду там же, просто одетый, в качестве рядового исполнителя. Усадите их в мягкие кресла, чтоб удобнее было наблюдать им за муками торговца. Пытать беспощадно — чтоб стены дрожали от воплей. Понятно?!
— Слушаюсь, гранд...
— Иди, приступай.
Меж двумя малышами лежала Мариам; не смыкая глаз, думала о Зе. На подушке Мануэло Косты покоилась ладонь жены его, Мануэлы, сморил-таки ее сон, — что ж, восемнадцати лет была всего. И точил Пруденсио до блеска наточенный мачете, и в ночной тиши зловеще, свистяще шелестело лезвие его ненасытного оружия. И точило сомнение Жоао Абадо, беспокойно вздрагивали во сне канудосцы, снова душил привезенную с собой колоду Сантос, и единственный, кто спал безмятежно, был дон Диего. А меж белоглинными домами медленно, тяжело ходил Мендес Масиэл, мрачный, мрачнее ночи, конселейро канудосцев.
Когда вынесли то, что осталось от торговца оружием, полковник обернулся к трем капралам, сидевшим на скамейке у стены, и как бы между прочим, равнодушно проговорил: «Что скажете, вакейро, не побеседовать ли теперь с вами?» — и сидевший с правого края скамейки капрал, переодетый великий маршал, слегка кивнул. У ног его лежал Кадима, не отрывая клейкого взгляда от двух других побелевших со страха настоящих капралов. Ровно, независимо сидели на краешке кресел Зе Морейра и Мануэло Коста, а в двух шагах перед ними валялся якобы случайно оставшийся глаз торговца. Возле своих чудовищных орудий стоя передыхали четыре палача. На затылке держали руки десять лучших телохранителей маршала, и каждый бывший там был взят ими на прицел, кроме самого Эдмондо Бетанкура, разумеется.