— Тогда он сказал: не знаю, что с собой сделаю, раз не веришь...
— Обманщик!
— И я поверила, сказала: ладно, будь по-твоему; согласилась, словом...
— Напрасно, совершенно напрасно, из ваших слов ясно, что он обманывал вас.
— А потом он стал моим мужем, и я не верила, что еще найдется другой такой на свете.
— Вероятно, отравил вам жизнь?
— Что вы, сеньора, не сказать, до чего он был хороший.
— Да, иногда и среди мужей попадается хороший человек, но настоящий мужчина — редкость...
— По правде говоря, мне не встречался настоящий мужчина... и вряд ли есть где...
— Васко был настоящим мужчиной, — сказала тетя Ариадна. — Нынче не сыскать подобного ему.
— А где он, куда делся? — заинтересовалась женщина с узелком.
— Ушел куда-то. Поздней осенью. На мокрых улицах листья валялись... Но он вернется, я знаю.
— Кто?
— Как кто? Васко!
Доменико смущенно переступил с ноги на ногу.
— Васко был особенный. Когда все говорили «да», он говорил «нет», а когда, подражая Васко, все повторяли «нет», он говорил «да». А знаете, что он сказал, когда одни твердили «да», а другие «нет»? Он сказал: «В самом деле!»
— Знаете, я уже представляю его себе.
— О-о, Васко трудно представить, не только речь — в нем многое еще было замечательным. Настоящий был мужчина — в прямом смысле этого слова.
— Дилижанс идет! — радостно воскликнула Кончетина.
— В самом деле, в самом деле, — сказала тетя Ариадна.— Через час будем в Краса-городе.
КРАСА-ГОРОД
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Из одного дома вышел мужчина, растопырил пальцы в белых перчатках, озирая небо, и зашагал по мощеной улице. Из ворот другого дома выскочил ребенок, его настигла женщина с пышно взбитыми волосами и, как ни упирался малыш, уволокла обратно. Мужчина свернул за угол, а оттуда появилась девушка в белом платье до пят. Шла она легко, но ощутила на себе пристальный взгляд и, вздернув голову, заспешила, потом еще больше ускорила шаг, бережно придерживая прическу, и, когда все же сбилась с шага и чуть не упала, с укоризной глянула на Доменико. Он стоял у розовой стены с туго набитым мешочком в руках. Навстречу девушке прошли два молодых человека, один проводил ее глазами, второй толкнул его в бок, приятель ответил тем же, правда поделикатнее, и удивленный Доменико не сразу заметил человека, явно что-то искавшего.
Человек подошел к жавшемуся к стене Доменико:
— Простите, не знаете, где живет Антонио?
— Нет.
— А вообще знаете его?
— Нет.
— Ясно, — протянул мужчина, с подозрением оглядывая его.
Доменико, однако, было не до него — терзал голод, очень долго спускался с гор, пока выбрался на проезжую дорогу, спал на земле, перебивался лесными грушами, а когда сошел в долину, конь под ним вздыбился ни с того ни с сего и, сбросив, умчался невесть куда; хорошо еще, падая, Доменико вцепился в мешочек и не лишился его.
Откуда-то бил в нос разреженным дымком запах жареного мяса. Глотая слюнки, Доменико двинулся на запах и, обогнув дом, очутился на берегу реки. Запах усилился. На берегу стоял один-единственный зеленый деревянный дом. На его широкой террасе за низенькими столами сидели люди, подносили к губам стаканы. Во дворе парень жарил мясо на вертеле. Доменико подошел ближе и тихо сказал:
— Мясо хочу.
— Больше ничего не хочешь? — огрызнулся парень.
— И хлеба хочу.
Парень утер наслезившиеся от дыма глаза, с небрежением глянул на Доменико, на его мешочек и бросил:
— Иди, иди, проваливай, не про тебя это место.
— Почему?!
— Еще спрашивает! Будто драхму вдруг выложит!
— А если выложу?
— Ступай, ступай, не мешай.
— Поди-ка сюда, болван, — окликнул парня с террасы дородный человек.
— Что угодно, сеньор? — отозвался парень, не двигаясь с места.
— Зажаришь ты, наконец! Тулио ждет...
— Сейчас, мигом.
— Кто это там?
— Почем я знаю, бродяга.
— Я не бродяга, — возразил Доменико.
— Что тебе нужно? — Толстяк изучающе оглядел его сверху.
— Мясо.
— Скажите-ка — мясо! А больше ничего?
— Хлеба.
— Пошел прочь, проваливай.
— Почему?
— «Почему»! — передразнил толстяк. — У него же карман драхмами набит.
— А будь у меня драхма... Будь у меня драхма?
— Будь у тебя драхма, не ходил бы оборванцем.
— А будь у меня драхма... — упрямо повторил Доменико, и слезы подступили к горлу. — Будь драхма, тогда...