— О, пожаловали, сеньор? Моя супруга Эулалиа.
— В добрый час приход ваш, сеньор, — женщина слегка коснулась подола длинного платья, грациозно приседая.
— Здравствуйте, — ответил Доменико.
Женщина опешила. Метнула взгляд в Артуро и покинула комнату, оскорбленно вскинув голову.
— Ничего, сеньор, ничего, пустяки... Не стоит внимания.
— Какие пустяки?
— Видите ли, сеньор, приветствуя женщину, мужчине следует щелкнуть каблуками и отвесить поклон. Ничего, не принимайте близко к сердцу...
Доменико смутился.
— Я... я не знал. Пойду и... Как надо сделать?
— Вот так... Но сейчас не стоит к ней идти. Прошу завтракать. Вот хлеб, сыр, масло, мед... Яйца вкрутую изволите или всмятку?
— Все равно.
— Вот вам, пожалуйста, любые. Это рюмка-подставка, чтобы не держать в руке. — И ни с того ни с сего громко затянул: — Зачем тебе серебро и злато, когда нечего есть! — Высоко поднял руку. — Куда нужнее вареные яйца-а-а! — Набрал в легкие воздуха и грянул на высокой ноте: — А-а!..
Доменико оторопел, но Артуро спокойно — что тут-де особенного — указал рукой:
— А это теплое молоко, пейте, ешьте, прошу, а об одежде не беспокойтесь. Не сомневаюсь, договоримся о цене, заранее говорить незачем — разговор о деньгах портит аппетит...
Расстроенный, Доменико равнодушно положил на хлеб сыр, нехотя откусил, и таким безвкусным показался тонко нарезанный хлеб — не то что рукой отломленная краюха деревенского хлеба...
— Где можно умыться?
— Ох я, безмозглый дурень! — И Артуро стукнул себя по лбу. — Как же позабыл, пожалуйте сюда, а вон там то самое... если угодно... Это мой сын Джанджакомо, видите, как он у меня хорошо откормлен, какие у него румяные щеки. Но так дорого стоит прокормить семью.
Когда они вернулись в комнату, Доменико сел за стол, Артуро же сказал:
— Если угодно, сударь, пожалуйте две драхмы, и, пока вы завтракаете, схожу за одеждой.
Розовые, голубые были дома в Краса-городе, островерхие, сияло солнце. По улице рука об руку прогуливались изящные женщины в красивых легких платьях, прикрывшись от солнца красивыми зонтами, иные — с детишками в белых костюмчиках. Прислонившись к стене, бездельно стояли мужчины, лениво оглядывая женщин; по мостовой катил тележку зеленщик, и при виде знакомой зелени — зеленого лука, петрушки, киндзы — Доменико воспрянул духом... На входных дверях висели колокольчики. Время от времени какой-нибудь прохожий вытирал ноги о коврик у входа и звонил. Посреди улицы стоял подвыпивший мужчина, бренча на струнном инструменте. Легкий ветерок шевелил белье на балконе... Над пестрыми заборами склонили ветки ивы, каменный лев посреди большого бассейна, задрав голову к небу, извергал из пасти вместо рыка струи воды. Женщина в красном платье вела на поводке черную косматую собачку; вдали переливалась под солнцем река.
— Нравится? — спросил Тулио.
— Что...
— Наш город.
— Очень.
На бортике бассейна, скучая, сидел Джузеппе и, судя по его вздутым мускулам, размышлял.
— Тсс, — Тулио приложил палец к губам, шепча: — Пошли, пока не заметил, неохота с ним связываться.
Они на цыпочках свернули в сторону. Сзади кто-то завопил:
— Ага, попался! Попался наконец!
Подросток лет пятнадцати грозил Джузеппе коротенькой палочкой. Рядом стояла пожилая женщина.
— Кто это? — спросил Доменико.
— Наш юный безумец, дурачок Уго, — оскалился Тулио.— Любит изводить Джузеппе.
Мальчик манерно изгибал руки, облизывая губы. Он казался полным, однако был не столько толст, сколько рыхл телом, лицом же походил на красивую женщину лет пятидесяти, но красота эта была неприятна, несуразна; очень большие раскосые серые глаза его, невыразимо прекрасные, временами цепенели, льдисто меркли, и тогда в них, лениво всплеснув хвостом, взблескивали серые рыбки и, не сумев вырваться, отчаянно трепыхались.
— Ага, попался! — грозился Уго и хмурился, довольный.— Выпущу из тебя кишки, не уйдешь от меня!
— Пошел вон, сопляк!
— Слышишь, бабушка, слышишь, да?! Как не убить его за такие слова! Скажешь, не заслужил ножа под ребро!
— Убери-ка сосунка, пока не свернул ему шею!
— Не сердись, сынок, не обижайся, сам знаешь — больной он, — виновато сказала старая женщина.
— Не знаю и знать не хочу! Тронутый — держите дома, заприте, и баста!
— Да к другим-то не пристает, а тебя вот завидит, шалеет...
— Меня?! Он со всеми такой! И к Цилио пристает, и ему грозит.
— Твои кишки — ножны, Джузеппе, и я всуну в них мой каморский нож! А ты схватишься руками за живот, изогнешься пополам!..