— Ступай вон, слюнтяй! Палочкой убить собрался!..
— Не бойся, я и настоящий раздобуду для тебя, и тогда держись, взмахну разок — и... увидишь...
Низкие цветные столики и бамбуковые кресла с высокими спинками расставлены были прямо на тротуаре. У стены, прислонясь к ней плечом, стояла стройная женщина и, щурясь — солнце било в глаза, — наблюдала за прохожими.
— Что будешь пить? — спросил Тулио. — У нее все есть.
— Не знаю... Не хочется пить...
— Чтобы пить, вовсе не надо хотеть пить,—ухмыльнулся Тулио. — Садись. Гляди, какая вдовушка...
Тулио беспечно закинул ногу на ногу, Доменико чувствовал себя скованно. Женщина грациозно оттолкнулась от стены и направилась к ним. При каждом шаге она слегка изгибалась, и от этого стан ее словно струился, извиваясь. Платье туго стягивало высокую грудь — пуговки грозились отлететь.
Наклонилась, опершись о стол кончиками пальцев, улыбнулась снисходительно.
— Что будешь пить, Тулио?
— Пенистое. Свежее?
— Вчерашнее.
— Отлично. Для начала подай две... Будешь пить, Доменико?
— Как ты его назвал?
— Доменико.
Женщина беззастенчиво оглядела его.
— Откуда он?
— Я и сам не знаю. Откуда ты, Доменико?
— Из деревни.
— И такой бледный! — удивилась женщина; ласковый низкий голос ее разлился медом.
Доменико промолчал.
— Сейчас подам. — Женщина отошла.
— В высоких кружках, Тереза! — крикнул ей вслед Тулио.
Она кивнула не оборачиваясь.
— А ты понравился ей. Вот черт!..
— Джузеппе идет?.. — Доменико съежился.
— Не-е... этот похуже Джузеппе.
— Здравствуйте, — сказал, присаживаясь, Эдмондо.
Все трое молчали.
Тереза принесла высокие кружки, потом две бутылки янтарного напитка, убивавшего жажду и возбуждавшего аппетит. Эдмондо словно бы думал о чем-то, но сидел слишком прямо для человека, ушедшего в мысли. У него были черные глаза, черные брови и несуразно длинные ровные ресницы. Большие навостренные уши впитывали все шорохи и шепоты. Как ни странно, уши его проявляли куда большую живость и прыткость, чем затушеванные чернотой глаза. Когда он поворачивал голову, привлеченный чем-либо, взгляд его долго еще цеплялся за прежнюю точку, запоздало переставлялся на новый предмет, зато уж приклеивался к нему надолго. Среднего роста, сейчас, за столом, он казался выше Доменико — коротконог был Эдмондо.
— Выпьешь с нами, Эдмондо? — с явной неохотой предложил Тулио.
— Да, выпью — я.
— Тереза, еще кружку!
Помолчали, потом Эдмондо сообщил:
— Правое ухо горит — у меня.
— Да-а? — с деланным интересом откликнулся Тулио. — Учти, злословят — о тебе.
И действительно злословили.
В лесу за городом, на полянке, Цилио говорил глупо хихикавшей девушке:
— Никак не отвяжусь от кретина. И сегодня заявился чуть свет, хочешь не хочешь, давай, говорит, дружить.
— Ой, такой чудесный день! Ах, какой день... — ворковала девушка. — Давай побегаем по травке!
А Эдмондо, в городе, разволновавшись, отпил два глотка и поставил кружку.
— Не пьешь?
— Нет. Вообще стараюсь не пить — я.
— Почему стараешься не пить — ты? — Глаза Тулио лукаво взблеснули.
— Не знаю... не знаю — я.
— За тебя, Эдмондо, будь здоров — ты. — Тулио выпил.— Ух, хорошо! Да, знаешь, Цилио искал тебя.
— Когда? — встрепенулся Эдмондо.
— Недавно проходил тут. Сказал, что хочет видеть — тебя.
— Правда? Где он? — Эдмондо встал.
— В роще ждет...
— Прошу извинить, приятно было посидеть с вами.
— Всего хорошего, всего... эдакий, — кинул вдогонку Тулио и шумно выдохнул: — Уф! Еле отвязался! — И захохотал:— Вот будет потеха! Озвереет Цилио.
«Пора, — решил Цилио, присаживаясь возле Розины. — Пора...» — и, оглядевшись, положил руку ей на плечо.
Девушка залилась смехом.
— Ты вот смеешься, Розина, — грустно сказал Цилио, — ты смеешься, а знаешь ли, что означает круговорот времени?
— Нет, не знаю, ой как интересно, расскажи, Цилио, расскажи, ты так чудесно рассказываешь...
— В году четыре времени, — начал Цилио, обнимая ее,— лето, осень...
Желтый, вялый лист упал на стол перед Тулио, он смахнул его и спросил Доменико:
— Шипучее пил когда-нибудь?
— Нет.
— Хочешь попробовать?..
— Не знаю.
— Тереза, нам два шипучего, да, смотри, не теплое, как в прошлый раз...
— Потом зима отступит, наступит весна, — проникновенно продолжал в роще Цилио. — Совершается круговорот времени, и все времена года хороши, хороши, правда, хороши?