— А разрешение на торговлю оружием было? Что-то не припомню, чтоб я подписывал…
— Да, грандиссимохалле. — Полковник смутился, отвел глаза.
— Не понял — было или нет разрешение?
— Не было, грандиссимохалле.
— Так вот, Федерико, он тоже совершил преступление, и если мы ничего не добьемся от пастухов добром, то в назидание им торгаша будем пытать у них на глазах.
— Да, грандис…
— Они узнают его — общались с ним, торговались, а видеть муки знакомого особенно мучительно.
— Да, гранди…
— Приведите в чувство мерзавцев этих, время не терпит. И перенесите на время в роскошное помещение — в восьмой номер. Как проснутся, накормим вкусно, подарим на время что-нибудь ценное, дадим вкусить хорошей жизни, а если не соблазнятся — бросим в нижнее помещение, там острей почувствуют, от чего отказались, и, надеюсь, образумятся… К каждому приставь по три искусных ножеметателя, слышишь?
— Да, грандиссимохалле.
— Потому что угрозу смерти они должны видеть и во время приятной беседы. Не мешкай, немедленно перенеси обоих в восьмой номер. Будь с ними медоточив, мой полковник, покажи им и силу свою, и возможность, однако — в меру. Если ничего не добьешься, сообщи, когда переведешь их в застенок, сам понаблюдаю за всем тайно. Посмотрим, Федерико, проявишь ли ум, постарайся выпытать все в восьмом номере.
Полковник, воодушевленный, молодцевато выпятил грудь.
— Есть постараться, грандиссимохалле…
Вечерело. На пригорке стояли две женщины — Мануэла и Мариам, устремив взгляд за лежащую впереди равнину, но никто не появлялся. С тех пор как Старый Сантос вместе с посланным за ним Иносенсио доставил в Канудос груженую арбу, со стороны каатинги никто не показывался. Две женщины ждали на пригорке. Смеркалось.
У Мануэлы обрывалось сердце, но рядом с Мариам стеснялась вздыхать, переживать… Мариам стояла, обхватив ребятишек за плечи, — семья ждала Зе Морейру.
Через силу переступил порог ослепительно роскошной полутемной комнаты полковник Сезар, приниженно, пристыженно опустил голову. Пальцы маршала Эд-мондо Бетанкура холодно, понимающе забарабанили по подлокотникам кресла.
— Не уломал?
— Нет, гранд…
— Ничего-ничего не добился?
— Ничего-ничего, грандиссимохалле… Невежи, ослы упрямые…
Великий маршал не очень учтиво скинул с ляжек пригревшуюся Аруфу.
— Еда понравилась?..
— И не прикоснулись ни к чему, гранд…
— Побоялись, что отравлена?
— Нет, грандиссимохалле, я сам отведал у них на глазах из каждой тарелки.
Великий маршал спокойно постоял у шторы, оглядел через щелочку-глазок небольшое пространство под окном.
— Сильно изменились в лице, когда намекнул на подземный проход?
— Притворились, будто смешно им, грандиссимохалле… Лицемеры.
— Отвернись к стене.
Великий маршал выдвинул ящик стола, налил на ложечку темную жидкость из пузырька, выпил, сказал спокойно:
— Перевести их в застенок. Повернись. Я буду там же, просто одетый, в качестве рядового исполнителя. Усадите их в мягкие кресла, чтоб удобнее было наблюдать им за муками торговца. Пытать беспощадно — чтоб стены дрожали от воплей. Понятно?!
— Слушаюсь, гранд…
— Иди, приступай.
Меж двумя малышами лежала Мариам; не смыкая глаз, думала о Зе. На подушке Мануэло Косты покоилась ладонь жены его, Мануэлы, сморил-таки ее сон, — что ж, восемнадцати лет была всего. И точил Пруденсио до блеска наточенный мачетэ, и в ночной тиши зловеще, свистяще шелестело лезвие его ненасытного оружия. И точило сомнение Жоао Абадо, беспокойно вздрагивали во сне канудосцы, снова душил привезенную с собой колоду Сантос, и единственный, кто спал безмятежно, был дон Диего. А меж белоглинными домами медленно, тяжело ходил Мендес Масиэл, мрачный, мрачнее ночи, конселейро канудосцев.
Когда вынесли то, что осталось от торговца оружием, полковник обернулся к трем капралам, сидевшим на скамейке у стены, и как бы между прочим, равнодушно проговорил: «Что скажете, вакейро, не побеседовать ли теперь с вами?» — и сидевший с правого края скамейки капрал, переодетый великий маршал, слегка кивнул. У ног его лежал Кадима, не отрывая клейкого взгляда от двух других побелевших со страха настоящих капралов. Ровно, независимо сидели на краешке кресел Зе Морейра и Мануэло Коста, а в двух шагах перед ними валялся якобы случайно оставшийся глаз торговца. Возле своих чудовищных орудий стоя передыхали четыре палача. На затылке держали руки десять лучших телохранителей маршала, и каждый бывший там был взят ими на прицел, кроме самого Эдмондо Бетанкура, разумеется.
— Пожалуйста, сударь, извольте, — сказал Мануэло Коста.
Недоуменно посмотрел на него Зе — не знал он и не скоро суждено было узнать, что надумал Мануэло, и удивился еще более, когда Мануэло предложил:
— Вообще-то лучше я сам скажу вам сперва кое-что.
Снова кивнул сидевший справа капрал, но на этот раз поспешно, и полковник воскликнул:
— Пожалуйста!
— Но при нем ничего не скажу, пока не свяжете еще покрепче.
Кровь ударила в голову Зе, так нежданно оскорбленный ближайшим другом, гневно замахнулся было на подступившего палача, но не позволила цепь — в локтях стягивала руки за спиной.
— Вас, конечно, интересует, как добраться до Канудоса и уничтожить канудосцев, верно? — простодушно спросил Мануэло, но куда наивней ответил полковник:
— Нет, что вы, хотим лишь наставить их на путь истины, исправить хотим. Всего лишь.
— Это хорошо, только я вам ни капли не верю.
У Зе, уже связанного с головы до пят, отлегло немного от сердца.
— Ну почему! О, мне не верить! Как можно… — прикинулся огорченным полковник, но Мануэло оборвал:
— Слушайте, что я вам скажу. Поверите мне, сделаете по-моему — Канудос будет ваш. Муки злосчастного торговца решили всё, но при стольких людях ничего вам не открою, поэтому прошу — уберите их всех. Будем говорить с глазу на глаз, а его, — он указал на Зе, — оставьте тут, только заткните уши, чтоб ничего не слышал…
— Согласен, останемся одни. — Полковник воодушевился и вдруг замялся: — Но… понимаете… как бы выразиться… — И нашелся: — Не могу я один остаться с двумя канудосцами, хотя один из них крепко-накрепко связан, а у другого, то есть у вас, цепью скованы руки, разве что ложку сумеете поднести ко рту, но слыхали, верно, осторожность — не дым, глаз не выест. Двенадцать ваших всадников одолели бригаду в двести человек, и мне не улыбается быть наедине с вами двумя. Оставлю здесь капрала.
— Идет… Но если не заткнете этому вот уши, слово вакейро — передумаю.
— Не волнуйся, могу даже отрубить ему уши, а заодно и голову.
— Нет, нет, он нам понадобится, уши заткните на время.
— Живо подать воск! — заорал полковник.
— Горячий очень, — отозвался один из палачей.
— Что ты там возишься!.. Подуй на него, Самуэлино, остуди малость!
Еще горячим воском, оскверненным духом палача, заляпали уши великому вакейро, и с какой ненавистью, с каким омерзением смотрел Зе на разболтавшегося Мануэло, бывшего друга, — уговорились же, если попадутся, звука не проронить.
Остались в застенке вчетвером. Мануэло старался не смотреть на Зе, не замечать молчавшего в углу капрала, уставился на полковника Сезара.
— Слушаю вас, значит, — начал Мануэло. — Чего желаете от меня?
— Давайте сразу уговоримся, — с обворожительной улыбкой предложил полковник. — Говорите впрямую, в открытую. Согласны?
— Давайте не туманить, не хитрить, а главное — покороче. Чего желаете от меня?
— Где подземный ход?
Мануэло якобы призадумался, потом в упор посмотрел на полковника.
— Хорошо, поведу вас туда. Признаться, не предал бы я так легко Канудос, но вы нашли верный способ повлиять на меня, не вынесу того, что проделали с торговцем… Сломили меня страшные пытки, его вопли… К тому ж понимаю — обречен Канудос, захватите рано или поздно, сотрете его с лица земли… А главное — пытки, эти страшные орудия пытки… Не вынесу. Знаю, все равно убьете меня под конец, а потому оговорим сначала условия, на которых укажу вам ход.