Замысел романа обретал плоть, получал реальную почву — не важно, что она находилась так далеко от романиста. В Канудос приводит он своего героя после долгих изнурительных скитаний по другим землям — чтобы тот смог прикоснуться наконец к человеческому бескорыстию и гордому ощущению собственного достоинства. Как сказано в романе, «… ведь у нас… у нас у всех есть свой город, только мы не знаем порою об этом, есть, не может не быть, а если и нет, наверное, будет — белоглинный, белизны безупречной, у самой реки, по пологому склону восходящий рядами, под косыми лучами раннего солнца — сияющий…»
Реалии очерков были использованы с любовной тщательностью, ее в современной литературе удостаиваются разве что мифы, покрытые благородной патиной древности. Из журнала в роман перешел вождь канудосцев Конселейро (что значит — советующий), сохранив и свое имя — Мендес Масиэл, и свою биографию (его крестьянская семья потерпела поражение в долгой войне с помещичьим родом Араужо — наименование рода сохранено тоже), и даже текст своих пламенных проповедей — о погрязших в алчности Риме, Вавилоне и Рио-де-Жанейрo, о торжестве Молоха и необходимости очищения человеческих душ. Продолжил свою жизнь знаменитый пастух-вакейро Зе Манута, получивший теперь, видимо, для благозвучности имя Зе Морейра, воскресла и жена его Мария — по-новому Мариам. К лицам подлинным присоединились вымышленные: красавец, беспечный гуляка, любимец женщин, знаменитый вакейро, верный друг Мануэло Коста; таинственный идальго дон Диего, с его церемонностью, изысканными манерами и тягой к артистизму в большом и в малом — еще один герой свободолюбивого Канудоса; Жоао Абадо — хмурый, молчаливый человек, не терпящий легкомыслия и фальши; крестьянин по кличке Старый Сантос, поседевший после смерти жены и ребенка, посвятивший остаток дней своих мести убийцам, — ему суждено стать в романе пятым великим канудосцем.
Чтобы набраться сил для грядущих битв за справедливость, Сантос ежедневно носит на плечах теленка (потом — быка): к легендарной истории новых времен легко присоединяется древнегреческий миф. Авторская фантазия ничем не скована, она свободно взмывает над фактами, жизненным материалом, в дело может пойти любое знание и любая ассоциация. Творится — в пределах общего замысла — романтическая повесть о человеческой тяге к свободе, к бытию, свободному от уз корысти, мелочного расчета и вообще быта. В таком повествовании важны не столько подробности и тяжкие изгибы человеческого характера, сколько его очищенная суть. Зе — не просто пастух, которого сама работа сделала виртуозом (так в очерке), он — великий вакейро, вдохновенно предающийся полету на верном скакуне, сам полет этот — действо, требующее восторженного зрителя. Пастухи из сертаны, каменистых и нещедрых земель, мало что не ожесточились в изнурительной битве за кусок хлеба — они наделены натурами на редкость тонкими. «Ромашка моя…» — таково будничное обращение Зе к своей избраннице, верной Мариам. Воплощенное жизнелюбие, красота телесная и духовная — это Мануэло Коста. А где есть такой прекрасный пастух, должна быть и прекрасная пастушка — она и появляется в белом одеянии на берегу реки перед очарованным навсегда Мануэло («прекрасная пастушка» — словосочетание из самого романа). Возвышенность повествования о Канудосе, что и говорить, подвигает его на ощутимую грань романтической красивости — есть законы и у вольного полета фантазии…
К счастью, она предстает в разных своих обликах и отличается щедростью. Каатинга, безжизненный кустарник сертаны (это он мешал реальным карателям двигаться к Канудосу), обретает вид и характер странного живого существа, — пропуская праведников из Канудоса и разрывая в клочья, съедая его врагов. И терпят канудосцы поражение, швырнув в каатингу трупы карателей и сделав ее сверх меры сытой, потерявшей свои зловещие свойства. В этом микросюжете ощущается фольклорная мощь, четкость притчи — о пределах даже праведной жестокости.
Подлинный герой романа — познание законов человеческой жизни, ему, при всех своих отклонениях, подчиняется прихотливое повествовательное течение. Конселейро Мендес Мануэло не скрывает от своей паствы, что Канудосу не выдержать в борьбе с силами зла и несправедливости. Смерть канудосцев — осознанная плата за свободную жизнь. Такова философия тех, кто олицетворяет в романе свет души и разума. Есть в романе и мир тьмы, мрачных и грязных человеческих теней, наделенных силой и властью. Имя его — Камора (в ход пошло название одной из самых жестоких мафий). Это город-государство, чья жизнь представлена, прописана с множеством подробностей, соединяющих правду и мрачный вымысел.
В журнальном очерке (новое упоминание о нем неизбежно) назывались душители Канудоса министр обороны маршал Бетанкур и полковник Сезар. В романе они обрели голоса и облик, встали во главе целой иерархии нелюдей, законченной и по-своему стройной системы насилия. Будь Камора вместилищем одних лишь законченных головорезов (а убийство там — норма), она представляла бы куда меньший интерес. Нет — перед нами еще одна воплощенная философия людского существования.
Говоря коротко, в Каморе все значит не то, чем кажется. У каждого произнесенного слова есть настоящий, подспудный смысл. Автор явно развлекается, сообщая, что, чем вежливее в беседе каморец, тем больший он бандит, а к ругани прибегают исключительно интеллигенты (вот они, нынешние житейские наблюдения!). Однако в подобном химерическом стиле выстроены отношения между каморцами. Бетанкур и Сезар, обладая психологией уголовников, испытывают страсть к возвышенному слогу, знаменитый художник Грек Рикио по приказу Бетанкура демонстрирует независимость на людях, чтобы наедине с диктатором еще усерднее лизать ему пятки; диктатор не просто так благодарит сверхзасекреченного изобретателя Ремихио Даса (это у него в подкладку грязной куртки зашиты ордена), который выработал яд, способный убить текущую мимо Канудоса реку, — произносится «тихо, с уважением и надеждой — Не забудет тебя народ, Ремихио Даса». Как же если не от имени народа, править Бетанкуру? И подданных он называет сынками, благородный и справедливый отец Каморы…
Стена оказывается дверью, дверь — стеной, пятью семь — десять, в роскошном саду растет какая-то приторная мерзость — и т. д. и т. п. У диктатуры своя одуряющая эстетика. Сама разворачивающаяся перед зрителями картина будней Каморы предполагает существование и взаимодействие человеческих масок, их соединение в бесконечном мрачно-веселом представлении-карнавале. Карнавал из карнавалов — большой прием у маршала Эдмондо Бетанкура, где его приближенные, вручая взятку (непременно перстнями), обязаны раскрывать трогательные подробности — как именно этот перстень обронила жена диктатора и как удалось его — о счастливый случай! — найти.
И в других эпизодах романа дает знать о себе подчеркнутая театральность происходящего — для скорейшего выявления его сути. В понятии «маска», как его трактует роман, еще нет осуждения. Зачем она понадобилась — важно это. Церемонно-чудаковатый дон Диего, покинувший Канудос в разгар боя с каморцами, может показаться предателем, а на самом деле он — герой, карающий диктатора в его же резиденции. Не будем доверять нашим поверхностным представлениям о человеке, так? Однако и к этой морали трудно свести размышления романа о роли, принимаемой на себя человеком из-за окружающей его действительности.