— Я?
— Ты, ты, просим в нашу компанию… Как тебя величать?
— Доменико.
— Я — Тулио. Мой приятель Цилио, — он кивнул на молодого человека с напомаженными волосами. — Это Винсентэ и его любезный шурин Антонио — наш друг-приятель, наша симпатия. Артуро! Подай еще один бокал! — И, схватив взглядом измазанные землей руки Доменико, добавил ухмыляясь: — Да, почище, опрятный парень…
У нас у всех есть свой город, но порою и сами не ведаем этого.
На мощенных булыжником склонах друг за другом розовеют дома двухэтажные. Город полный людей — женщин, мужчин, стариков и детей. Вода изливается из пасти львиной и оттого, что пьешь ее горстью, кажется особенно вкусной. С черепичными красными крышами город сморщенным кажется сверху, под дождем желобами бурлит, а после томительно паром исходит. Снег в снегопад — один сквозь окно, в который не веришь, и другой, настоящий, на лице мигом тающий. Среди города бьющий упруго фонтан, а вокруг краса-горожане, облепили его летним вечером в жажде прохлады и слухов. Краса-город — город нескольких богачей, мастеровых да тех, кто, пристроившись к их тугому карману на правах близких, запускает в него руку. Наш город с голубыми домами и розовыми, темнеющий к ночи, звон ежечасный, разрывающий воздух, и возглас бесстрастный обманщика Леопольдино: «Час такой-то, в городе все спокойно…» Предрассветный прозрачный туман, чистые краски, в садах георгины и розы, а в роще за городом цветы безымянные…
— За Винсентэ, — поднял стакан Тулио. — За истинного, за настоящего товарища! Поздравляем тебя с женитьбой, желаем счастья с твоей прекрасной Джулией! Стоящий ты парень, и все мы любим тебя!
— Спасибо.
— За тебя, Винсентэ, — встал Цилио. — Всего тебе… — И, машинально глянув вдаль, с досадой махнул рукой. — Джузеппе идет!
— Джузеппе? — Тулио передернуло. — Пьяный?
— Поди разбери. С ним рядом не поймешь, не то что отсюда.
— Это — да, это точно. — Тулио сник. — Артуро, Артуро, еще восемь шашлыков.
— Восемь?!
— Джузеппе идет…
С городом рядом река протекает. И деревья, деревья на ее берегах, запустившие в землю могучие корни, ухватившие цепко, но издали… издали — будто повисли, невесомо опираясь о воздух листвой, и плывут, уплывают в простор. Под листвой благодатная тень и желанная зелень упругой травы. В нескончаемо знойные дни пикники у реки, у воды, по краям зачерненной ветвями, а на солнце — искристо-прозрачной.
— Хе-е! — приветственно воскликнул Джузеппе и, не дожидаясь, пока Антонио почтительно пожмет ему руку, повернулся к Цилио и бесцеремонно дернул за аккуратно заправленную рубашку, выдернул из брюк.
— Как дела, развратник?
— Хорошо, Джузеппе, — отозвался Цилио и отвернулся, расставив ноги, расстегнул брюки, заправляя рубашку. И учтиво спросил через плечо: — Сами вы как поживаете, Джузеппе?
— Не твое свинячье дело, — и, сделав шаг, раскрыл объятья: — Люб ты мне, Тулио.
— Знаю, мой Джузеппе, знаю. — Они расцеловались.
Тулио, хоть и был он рослый, целуясь, пришлось вытянуться на носках, а Джузеппе — пригнуться, чтобы стиснуть его ручищами.
— Тост был в честь Винсентэ, женился на Джулии, сестре Антонио, — дружески объяснил Тулио.
— Хвалю, Винсентэ, Джулия ничего себе, лакомый кусок, — отметил Джузеппе. — Смотри, Винсентэ, не подкачай, сам знаешь, до чего охоча баба, не посрами! За стоящего мужчину, будь здоров, Винсентэ, коли стоишь чего-то, а нет — плевать мне на это. — И выпил.
— Закусите, Джузеппе, закусите, пожалуйста, — засуетился Цилио.
— Чем закусить, ни черта у вас нет. — Джузеппе призадумался. Короткие рукава его рубахи были закатаны до самых плеч, и стало видно, как напрягались его непомерно большие мускулы, шевеля мысль. И, не прекращая умственных усилий, он снова рванул рубашку Цилио.
— Где Артуро, этот…
— Шашлык жарит, сейчас подаст, — оживился Тулио и опять стушевался.
— A-а! Не пережарь, Артуро, шашлык хорош сочный, смачный, как аппетитная баба. Верно, Винсентэ?
Зять Антонио окаменел, онемел.
— Видите, молчит Винсентэ, согласен, значит. Женятся одни болваны, потому как все женщины шлюхи. Верно, Цилио? — И гаркнул: — Верно, говорю?
Цилио снова заправлял рубашку в брюки, отвернувшись, но поспешил поддакнуть:
— Разумеется, верно.
— Слыхал, как он о твоей жене? — Джузеппе обернулся к Винсентэ. — Гулящей считает, шлюхой… Я б ему не спустил. Ладно, не скучайте, скоро вернусь…
В напряженной тишине все следили за рукой Винсентэ, стиснувшей стакан, дрожащей.
— Оставь, какой с него спрос…
— Убить — в яму засадят, — сквозь зубы процедил Винсентэ, а стакан в его руке затрясся. — А как оставить в живых, что он себе позволяет!
— Брось, успокойся, — взмолился Цилио.
— Успокоиться! Дважды рубашку из брюк выдернул у тебя, а мне успокоиться?!
— Не опускайся до него, не роняй себя, будь выше. — Тулио отправил в рот мясо с луком. — Ты теперь о жене думать обязан, погубить ее хочешь? Оба пропадете ни за что ни про что, тебя в яму упрячут — без нее, без Джулии; останется она одна, без призора, а кругом сам знаешь сколько подлецов…
— Нет, вы видели! Видели, как он издевался над Цилио, — продолжал Винсентэ. — Он… Он настоящий… э-э… буйвол, бегемот!
— Точно, — нахмурился Антонио и понизил голос: — Тише, идет… Давайте о другом говорить.
— Не знаете, который час? — громко спросил Винсентэ.
У нас у всех есть свой город, и, влюбленные в него, мы поднимаемся вечером на синеющий холм и садимся, уткнув подбородок в колени, обхватив их руками, и, безмолвные, сгорбивши спины, завороженно следим, как опускается ночь, поглощая наш город, как внезапно засветится где-то окно, залучится пока еще слабо мерцающий свет… но темнеет, уже там и сям озаряются окна, и свет упрямо пробивается в ночь из-за штор… Вон там, в чьем-то доме, разом вспыхнули два огонька, и грозная тень заполняет, затеняет окно… Воцаряется тьма, разреженная светом пестроцветных огней… Вот уж веет прохладой, и скоро разольется по городу звон, разнесется по улицам бесстрастный голос обманщика Леопольдино, возвещая: «Час ночи, в городе все спо-ко-о-ойноо…»
— Как, уже час? — не поверил Тулио.
— Да, ребята, — деликатно подтвердил Артуро. — Разошлись бы, пора…
— Если этот молодой человек не потребует сдачи, считайте, что уплачено.
— Не нужно сдачи, — торопливо сказал Доменико. — Не нужно. Я плачу…
— Еще немного мелочи остается, сорок грошей, угодно получить?..
Все испытующе выжидали, и Доменико понял.
— Можно оставить их вам?
— Если будет угодно… — Артуро изобразил смущение.
— Тогда оставьте.
— А на ночь устроились, сеньор?
— Нет.
— Можете у меня заночевать.
— Пошли со мной, если не устал, — шепнул Тулио. — К скверным женщинам поведу. Хочешь?
Доменико показалось, будто Джузеппе стиснул ему горло своими лапами, но Джузеппе стоял далеко.
— Нет.
— Пошли, голубчик, — ласково молвил Артуро. — Рядом живу.
И действительно жил рядом.
Отворил желтую калитку, повел его по усыпанной гравием дорожке и, поднявшись на второй этаж, оставил одного: «Постойте тут, сеньор, на веранде, минуточку…»
Из комнаты, обхватив руками толстый тюфяк, одеяло, подушку, продолжая спать на ходу, выбралась женщина, задев плечом дверной косяк, и, не почувствовав, прошла на веранду, так и не открывая глаз.
— Пожалуйста, наша лучшая комната, отдыхайте, — пригласил Артуро. — Вот кровать, постельное белье совсем свежее, о плате сговоримся. Спокойной ночи, сеньор.
Доменико остался в кромешной тьме. Постоял немного и осторожно, чтобы не звякнули монеты, снял оборванную, обтрепанную одежду. Он лежал умиротворенный — приятно пахло свежее белье. И вдруг напал страх: «Где я… Зачем я тут…» Приподнялся на локте, чутко уставился в темноту. Присел. Тихо сунул руку в карман, вынул все одиннадцать драхм — остальные он зарыл в землю — и спрятал под подушкой: «Не убили бы!»