— Отец.
— С ним приехал?
— Нет, один.
— А здесь, в городе, кто у тебя?
— Никого нет.
— Бедняжка. — Тереза погладила его по волосам и, чуть приподняв ему голову за подбородок, спросила: — Хочешь, поцелую? Но только в щеку…
— Убери, говорю, руку! — взвизгнула в роще Розина — Как не стыдно! Я тебя порядочным считала…
— Уйдет, и эта осень уйдет, — сказал Цилио, подумав: «Замужние куда понятливей, куда сознательней…»— И придет весна, буйная, цветущая, зеленая, и эта поляна запестреет безымянно-безымянными цветами…
— Безымянно-безымянными? — оживилась Розина.
— Да, моя Розина. Ты любишь их?
— Ага, ах как ты чудесно сказал: безымянно-безымянными, да?
Да. Но и они исчезнут.
— Как это исчезнут? — опечалилась Розина и подумала: «У него красивые губы…»
— Исчезнут в круговороте времени. Все уйдем, исчезнем. Скажи мне прямо — я противен тебе?
— Нет, почему… Неужели мы правда уйдем, Цилио, нет, не верю, не хочу верить…
— Тогда зажмурься и увидишь, каким сладостным покажется течение времени…
И он осторожно поцеловал ее. Потом привлек к себе обеими руками и поцеловал крепче. Розина тоже обвила руками его шею, а когда Цилио поцеловал ее в третий раз, по спине его легонько постучали. Восприняв это как поощрение со стороны Розины, он так пылко припал к ее губам, что она невольно приоткрыла глаза и… взвизгнув, вырвалась из его объятий, а потом, для виду, для человека, постучавшего по спине распаленного страстью Цилио, влепила ему звонкую пощечину, вскочила и, подобрав длинный подол, опрометью кинулась прочь.
Оторопевший Цилио обернулся, уставился на незванного-нежданного, будто видел его впервые.
А увидел он Эдмондо.
— Нравится шипучее, Доменико?
— Да.
— А я — я нравлюсь? — Женщина грациозно подперла рукой бок.
Доменико потупился.
— Ха, какое счастье ему привалило, а он и не отвечает! — воскликнул Тулио. — Весь город за ней увивается, Доменико, да безуспешно.
— Вы назойливые, а он славный мальчик.
— Слишком стеснительный, не беда, конечно. Вчера выпил и все равно не пошел со мной к скверным женщинам.
— Правда? Говорю же, хороший мальчик. Зачем хорошему ходить к скверным?.. Взгляни на меня, не стесняйся.
Все так же подбоченясь, прищурясь, слегка приоткрыв уста, она взирала на Доменико сверху вниз.
— Что ты привязался, остолоп!
— Мне… мне сказали, что ты искал меня.
— На кой ты мне сдался! Какого дьявола пристал! Что тебе нужно, что?! — орал Цилио. — Отвяжись! Отстань!
— Тулио сказал, что ты ждешь тут — меня.
— Ух, покажу ему!.. А ты поверил, осел!
— Не осел — я… — тихо запротестовал Эдмондо и уронил голову, но вяло замутившийся взгляд его еще миг цеплялся за лицо Цилио. — Не осел — я… К дружбе с тобой стремлюсь — я.
— Пошел со своей дружбой…
Тереза внезапно переменилась.
— Уведи его, Тулио, боюсь.
— Боишься? Почему?
— Не знаю. — Она и вправду выглядела встревоженной.
— Что с тобой, Тереза? Его нечего бояться — до чертиков не напивается, не…
— Нет, не его боюсь…
— Кого же?
Женщина заулыбалась и, неторопливо спустив рукава, сказала своим приятным грудным голосом:
— Себя.
И Дуилио, именно такой, каким он был, вышел на улицу. Дуилио, исполнявший достойнейшую, почетнейшую для краса-горожан функцию — главного советодателя, вышел из дому, облаченный в национальный костюм, сунув трость под мышку, вышел из дому именно такой, каким был. А какой он, собственно, был? О, сложный вопрос! Можно сказать, к примеру, что Дуилио был маленький и толстенький, но… Нет, нет, он будет выглядеть смешным, а это совсем ни к чему. Так, может, представить его низеньким и щупленьким? Нет, нет, тогда Дуилио покажется невзрачным… А что, если изобразить его рослым и дородным? Нет уж, чего доброго вообразите, что он большой не только с виду, но и в переносном смысле, ведь каждый жаждет выявить в другом неявное… Ну, а если сказать, что он был высокий и тощий — так он не был ни высоким, ни низким, и среднего роста тоже не был. Каким же тогда он был, и, как вы полагаете, могут ли найтись слова, способные в точности описать второе лицо в городе?.. Слова, впрочем, всегда находятся… «Какой был Дуилио?» — «Такой, каким был», — вот ответ. Во всяком случае — исчерпывающий. А теперь последуем за ним, а то он вот-вот скроется за углом, и ищи его тогда. Итак, продолжим. Дуилио, такой, каким он был, вышел из дому и чинно зашагал по главной улице. Встречные здоровались с ним — мужчины почтительно приподнимали шляпы, если таковые имелись, женщины мило, но как-то небрежно улыбались, а Дуилио одарял их великодушно дружественными улыбками. Возле цветочницы он задержался. Она любезно выбрала для него белые розы. Дуилио пошарил в кармане и так же любезно протянул ей ладонь с монетами, наградив вдобавок обворожительной улыбкой; монеты перезвякнули с ладони в кувшин. Дуилио же получил в придачу еще две розы и, провожаемый восторженным взглядом, двинулся, дальше, к дому тетушки Ариадны, где в честь шалуньи Кончетины были званы гости. Не думайте, что в Краса-городе было столько Кончетин, сколько каких-нибудь там Розин. Розинин день справляли чуть ли не все — кто где, а именины Кончетины являлись событием, и лишь избранные удостаивались приглашения в знатный дом потомков благородного рода Карраско, в гостиную со старинной мебелью и старинным фарфором, где тетушка Ариадна в который раз озабоченно просматривала свой список приглашенных — не упустила ли кого из достойных жителей города. Гостей еще не было, хотя ночной страж Леополь-дино возвестил заспанным голосом: «Девять часов вечера, в городе спокойно…» В Краса-городе считалось дурным тоном вовремя являться в гости. Тетушка Ариадна все же забеспокоилась, но тут озорно зазвонил дверной колокольчик и в комнату впорхнули подружки Кончетины — Сильвия и Розина — та самая, помните, в роще? — чмокнули тетушку Ариадну, именинницу и поставили в изящную вазу прелестные гвоздики. Спустя миг раздался степенный звон, и в гостиную вступил степенный сеньор Джулио, друг юности и сосед тетушки Ариадны, и она, сияя, милостиво поднесла руку к его губам, а сеньор Джулио с достоинством приложился к ней, но, сказать правду, поцелуй пришелся по перстню, оставив на устах его досадный след. Вскоре подошли Антонио и Винсентэ. Винсентэ — воротничок у него был застегнут — отозвал хозяйку дома в сторонку и передал извинения своей недавно обретенной супруги, не сумевшей прийти из-за легкого недомогания, и, когда тетушка Ариадна не по летам игриво ухмыльнулась, смешался и заверил: нет, нет, всего лишь простуда… Немного погодя прискакали еще три девицы — резвые, как телята, приятельницы Кончетины — и, чмокая да поздравляя именинницу, зацепили взглядом Антонио, изумленно затараторили, заливаясь смехом: «Чиесчитучатучицичим чисучила…» И когда разнеслось: «Де-есять часов вече-е-ра, в городе все спокойно», — появился человек, не имевший передних зубов и оттого улыбавшийся с закрытым ртом, несколько неловко, как бы приглушенно, если уж приходилось улыбаться. И все прониклись почтением, когда в гостиную, семеня ногами, но весьма энергично вошел Дуилио, такой, каким был, и подал Кончетине розы.
— Ах, прелестный букет! — воскликнула Кончети-на и устремилась к вазе.
— Здравствуй, Дуилио, — проворковала тетушка Ариадна, а почетный гость склонился к ее руке. — Восхитительный букет! Обожаю розы!
— Для вас он слишком скромен, вы достойны более солидного.
— Что вы, Дуилио, куда еще солидней?!
Тетушка Ариадна торжественно внесла пышный яблочный пирог и занялась столом. Уставляя всевозможные наливки в узкогорлых прозрачных сосудах, поясняла степенно беседовавшим Джулио и Дуилио: «Это — вишневая наливка, это — мятная, а это вот, очень ароматная, персиковая, исключительно крепкая… Пьется как сладкий сок, но… — и возвысила голос: — Вам говорю, молодые люди, наливки следует пить весьма осторожно!»