Оживленно переговариваясь и пересмеиваясь, гости расселись и уже возгласили тост за именинницу, как снова зазвенел колокольчик и явился Тулио, молодой повеса, любимец краса-горожан и, по мнению самой тетушки Ариадны, весьма искушенный в жизни, завиднейший жених. Он привел с собой высокого застенчивого юношу в зеленом костюме по имени Доменико, который, раскланиваясь, неумело щелкнул каблуками. Лицо у Тулио багрово полыхало, и Винсентэ хитро спросил: «Хорошее было шипучее, верно?» — и, подавшись вперед, подставил ухо. «Еще бы, — весело отозвался Тулио. — Напиток из напитков, ничего нет лучше… — И, поведя глазами по столу, добавил: — Кроме вишневой наливки, разумеется…» «О Тулио, Тулио, проказник!» — пожурила тетушка Ариадна, любовно хлопнув его по плечу розовым веером.
Вслед за ними появился и Эдмондо. С усилием обвел всех клейко-тоскливым взором и преподнес Кончетине подарок — тщательно завернутые в голубую бумагу чашку с блюдцем. «Не стоило беспокоиться, Эдмондо. Откуда вы узнали, что у нас нынче…»
Изощряясь в красноречии, торжественно выпили за именинницу, пожелав ей все возможные и невозможные блага, и лишь беззубый человек, незнакомый обществу, да Доменико ограничились скупым: «За вас». Выпили и за не подвластную времени тетушку Ариадну, отмеченную, по словам сеньора Дуилио, «знаком вечной юности».
А Тулио оглядел гостей, оглядел стол — пироги, узкогорлые графинчики с наливками, вазы с цветами — и поскучнел, но потом глаза его коварно сверкнули, он тихо сказал Эдмондо:
— Цилио переживает, обидел, говорит…
— Кого? — Эдмон до оживился, насколько мог, отлепляя взгляд от стола. — Меня?
— Да. Обождал бы, говорит, видел же — с девушкой я. А теперь он мучается, страдает, что скотиной обозвал тебя.
— Вправду переживает? — Эдмондо сглотнул наконец недожеванный кусок пирога. — В самом деле?
— Чудак! Откуда б я знал иначе!
— Да-a, вправду, значит. И что… теперь?
— Ему совестно, а подойти не решается, ты уж сам заговори с ним, скажи: ничего, не обижаюсь, давай, дескать, дружить.
— Когда подойти?
— Когда хочешь, как улучишь момент, подойди или сделай знак.
— Хорошо-о, — удовлетворенно протянул Эдмондо. — Заговорю с ним — я.
А за столом подняли тост за Краса-город с его увитыми плющом островерхими розово-голубыми домами, бассейно-фонтанный, с его достойными, безупречными обитателями, тост за «дуилиевский», всеми обожаемый, как выяснилось, город. Гости уже порядком захмелели, когда слово взял Дуилио и, подняв рюмку с мятной наливкой, предложил тост за каждого жителя Краса-города в отдельности, начиная с пребывающего в другом городе маршала Бетанкура, и пожелал всем краса-горожанам от мала до велика, даже Александро, подчеркнул Дуилио, всемерных благ и здоровья. Упоминание имени Александро страшно развеселило общество, и Дуилио, весьма довольный собой, все стоял, подняв рюмочку.
— Кто этот — Александро? — спросил Доменико у Тулио.
— Не знаешь? Наш полоумный вещатель, у нас в городе всего двое чокнутых — он да Уго, — объяснил Тулио. — А ты понравился Терезе… Не теряйся, такую упускать нельзя, как пить дать нравишься ей. — И встал. — Предлагаю тост в честь…
Потом играли в фанты.
В блестящий котелок Дуилио тетушка Ариадна положила фамильное кольцо, степенно-чинный сеньор Джулио — гривенник, шалунья Кончетина — лепесток розы, Тулио снял с шеи медальон, Дуилио опустил массивный ключ от дома, Розина — прелестный гребешочек, кто — что, а молодой человек в зеленом, не найдя ничего иного, — драхму, вызвав к себе почтение и почтительную зависть.
Цилио, улучив миг, подошел к Розине сзади, спросил шепотом: «Почему дуешься, малышка?» — и, ожидая объяснения, настороженно огляделся — на него в упор смотрел Эдмондо. Цилио отпрянул от Розины, изничтожая его взглядом, а Эдмондо медленно кивнул ему в знак примирения… Цилио, взбешенный, так и видел физиономию Эдмондо, заляпанную яблочным пирогом, но… Но нет, нет — разве можно затеять драку в доме благородных потомков Карраско… А как не влепить?! Цилио в ярости отвернулся от Эдмондо — не сдержался б иначе.
Между тем Тулио уткнулся головой в колени тетушки Ариадны, утопавшей в кресле, а та пристроила котелок на макушке Тулио и, выудив первый фант, деловито вопросила:
— Что прикажешь владельцу этой вещички?
— Пусть прочтет стихотворение, — изрек Тулио.
Одна из резвых девиц прочла стишок, пересыпанный словами «слезы», «любовь», «обжигают», «терзают», который завершался признанием: «Тобой навсегда пленено мое сердце».
Стишок заслужил аплодисменты, а тетушка Ариадна поманила пальцем вострушку и потрепала по щеке.
— Какая милашка! — сказала она Джулио, вынимая следующий фант. — Продолжай, Тулио, не терпится узнать, что ждет обладателя.
— Он выпьет пять стаканов воды! — решил Тулио и услышал дружный злорадный хохот — фант был его.
Довольный Винсентэ, восклицая: «О-о-ее!» — поспешил к Тулио с кувшином воды.
— На, изволь, друг…
С двумя стаканами Тулио справился без особого насилия над собой; принимаясь за третий, призадумался, а поднося ко рту четвертый, громогласно признал, развеселив всех: «Язык мой — враг мой», — и, отдуваясь, попросил уважаемое общество великодушно позволить осушить пятый стакан чуть позже.
Владельцу следующего фанта предлагалось забраться на стол и трижды громогласно признаться: «Осел я и ослом реву я!» Лютовал Тулио.
Степенно-чинный Джулио оскорбленно поджал губы.
— О, нет, нет! — сконфуженно замотал руками довольный Тулио и лицемерно заулыбался. — Нет, нет, не подобает вам! Ах, нет, пока я жив… не допущу… не быть этому!..
— Игра есть игра, — с достоинством мученика вымолвил сеньор Джулио. — Связался с молодыми, придется расплачиваться.
— Тогда хватит один раз, дядя Джулио, — щегольнул благородством Тулио. — Какая нужда трижды…
— Не возражаю, — согласился Джулио, с опаской залезая на стул.
И в загробной тишине сеньор Джулио гордо возвестил:
— Ослик я и осликом реву я!
Смущенное молчание прорезало донесшееся издали: «Одиннадцать часов вечера в городе все спокойно!»
— Давайте продолжим! — бодро воскликнула тетя Ариадна. — Не подглядывай, шалопай…
— Владелец этого фанта полезет под стол.
Обладатель драхмы, юноша в зеленом, потерянно озираясь, опустился на колени, пригнулся и ко всеобщему восторгу: «О-о-о!» — высунул голову из-под стола с другой стороны.
— А обладателю этой вещички? — с хитрецой спросила тетушка Ариадна. — Не подглядывай, говорю, сейчас же закрой глаза!
— Обладателю этого фанта…
— Ах, постой, погоди, это же фант уважаемого Дуилио. Ваш ведь, скажите, ваш?
— Допустим, допустим, — просиял Дуилио.
— В таком случае, — тетушка Ариадна стремительно встала, едва не повалив Тулио на пол, — уважаемый Дуилио поведает нам какую-нибудь историю.
— Непременно, непременно, — поддержали резвые девицы.
— Да, но… как же так… — заломался Дуилио. — Так вдруг… без фанта…
— Зачем вам фант, вы знаете столько чудесных, необыкновенных историй…
— Расскажите, расскажите, Дуилио, — с достоинством поддержал ее сеньор Джулио, — вы бесподобный рассказчик.
— Что-либо благородное, — тетушка Ариадна умоляюще прижала руки к груди. — Чтобы до слез проняло!
— Я расскажу вам одну благородную, назидательную историю!
И Дуилио, такой, каким был, раз-другой прошелся по комнате, устремил вдохновенно прищуренный взор в окно и начал в тишине:
— Правдивая история. Сколько всего заключается иногда в любой фразе — добро, зло, невинность; в каждую фразу следует вдуматься, сколько всего скрывается за простыми словами. Взять, к примеру, фразу: «Не запеть вороне канарейкой» — в ней любое слово простое, но на многое указующее, к любому человеку подходящее… Впрочем, я уклонился от главной истории… Итак, определенное время тому назад, весной, когда деревья дивно вспыхнули белым и розовым цветом, некая особа и некий молодой человек безмерно полюбили друг друга. Они сблизились, все дни проводили на берегу реки, там на свежей зеленой траве под воркованье воды он клялся ей в любви, а она слушала, рдея от смущения; потом они возвращались в город, расходились по домам, если можно так выразиться, и с волнением ожидали рассвета, а утром умывались и снова встречались. Извините за выражение, но я должен сказать — молодой человек снова говорил ей относительно своих чувств, а девушка внимала, затем они вступили в брак. Оба были хорошими людьми.