И все-таки то, что он сделал, весьма примечательно.
Когда упавшее дерево придавило ему ногу, он разрыл под ней землю лезвием топора и сумел ее вытащить, а потом отрубил ветку потолще и справил себе костыль, потому как иначе он просто и шагу не смог бы ступить, на раздробленной-то ноге. Он все же сумел кое-как доковылять до дома, волоча за собой тяжеленный отцовский топор. Металлы были редки в тех краях, топоры можно было добыть, только выменяв или украв, и Одд не мог бросить такое богатство ржаветь на земле.
С той поры миновало два года, матушка Одда вышла замуж за Толстяка Элфреда, человека вполне добродушного, когда не в запое, но у него уже было четыре сына и три дочери от первого брака (его жену убило молнией), и не было времени на увечного пасынка, так что Одд стал все чаще и чаще уходить в лес.
Одд любил весну, когда водопады журчали в долинах и в лесах расцветали цветы. Он любил лето, когда появлялись первые ягоды, и осень, когда созревали орехи и мелкие яблочки. Одд не любил зиму, когда обитатели деревни целыми днями просиживали в общем зале, объедаясь солониной и овощами. Зимой мужчины дрались для потехи, пускали ветры, пели песни и спали, потом просыпались и снова дрались, а женщины качали головами, шили, вязали и штопали.
К началу марта зима отступала. Снег таял, реки сбрасывали ледяные оковы, и мир вновь просыпался к жизни.
Но не в этом году.
Зима не сдавалась, что твой инвалид, не желающий умирать. День за днем все тонуло в унылой серости, льды оставались такими же твердыми, а мир – неприветливым и холодным.
Люди в деревне изрядно обрыдли друг другу. Без малого четыре месяца они таращились друг на друга в общем зале. Мужчинам уже пора было готовить драккар для похода, а женщинам – расчищать землю под новые посадки. Игры сделались скверными. Шутки сделались злыми. Драки – отнюдь не потешными.
Вот почему однажды утром под конец марта, еще до первых лучей рассвета, когда мороз был трескуч, а земля – тверже железа, а Толстяк Элфред, и все его дети, и матушка Одда еще крепко спали, Одд надел самые плотные, самые теплые одежки, стащил бок копченого лосося со стропил в доме Толстяка Элфреда, взял горшок с горсткой тлеющих углей из очага, подхватил отцовский топор – тот, что поменьше, – привязал его к поясу кожаным ремешком и уковылял в лес.
Снег был глубок и коварен, с толстой коркой блестящего льда наверху. Даже мужчине на двух здоровых ногах было бы сложно шагать по таким-то сугробам, а уж мальчишке-калеке с одною здоровой ногой и костылем-деревяшкой всякий холмик казался горой.
Одд перешел замерзшее озеро, что должно было оттаять несколькими неделями раньше, и, углубившись в лесную чащу, добрался до папиной бревенчатой хижины. Дни казались почти столь же краткими, как в середине зимы, и, хотя до вечера было еще далеко, когда Одд прибыл на место, в лесу уже стало темно, будто ночью.
Дверь завалило снегом, и Одду пришлось взяться за деревянную лопату, чтобы раскидать этот завал и войти внутрь. Он добавил растопки в горшок с углями и, убедившись, что огонь разгорелся как надо и уже не погаснет, пересадил его в печку, где лежали старые сухие поленья.
На полу он нашел деревяшку размером чуть больше его кулака. Хотел было бросить ее в огонь, но пальцы нащупали резные бороздки, и Одд отложил деревянный брусок, чтобы рассмотреть его завтра при свете. Он набрал снега в маленький котелок и растопил над огнем, съел немного копченого лосося и выпил горячего отвара с сушеными ягодами.
До чего же здесь было славно! Одеяла лежали на прежнем месте, в углу, как и набитый соломой тюфяк, и можно было представить, что в маленькой комнатке еще сохранился отцовский запах, и Одда никто не шпынял, не называл недоумком и никчемным калекой, и, подкинув поленьев в огонь, чтобы тот горел до утра, Одд заснул вполне счастливым.
Глава вторая. Лис, орел и медведь
Громадный бурый медведь намертво застрял лапой в сосновом дупле
Его разбудил странный скрежет снаружи, будто там кто-то скребся. Одд поднялся с лежанки, гоня прочь мысли о троллях и чудищах – и еще о медведях, – и открыл дверь. Снаружи было светло; стало быть, солнце встало уже давно, а на снегу перед хижиной сидел рыжий лис и нахально таращился прямо на Одда.
У него была узкая морда, острые уши торчком и хитрющие, лукавые глаза. Убедившись, что Одд его видит, лис подпрыгнул на месте, будто красуясь, потом отошел чуть подальше и остановился. Он был огненно-рыжим, как пламя костра, и то пританцовывал на месте, то подходил ближе, то опять отбегал и глядел на Одда через плечо, словно приглашая следовать за ним.