Представив, сколько глупышке лет, тут же перехотелось везти этот наивняк в клуб.
А с другой стороны, я делал ей одолжение, безвозмездно учил держать язык за зубами. И пусть немного жестоким способом, но с некоторыми людьми по-другому никак.
Дотащив притихшую Лялю до мотоцикла, который я по привычке оставил у чёрного входа в клинику, ещё раз оценил степень её волнения.
В глазах, что из-за присутствия в них цветных линз не определить природного оттенка радужки, плескался кураж, примешанный к былой боязни.
И хотелось, и кололось.
Каждое импульсивное движение выдавало взвинченность, с которой Ляля безуспешно боролась, чтобы не прыгнуть в объятия плохиша.
Девчонка явно была не против нарваться на приключения. Я был очень даже ЗА, поиграть с наивной игрушкой. Не отпугивал и тот очевидный факт, что крашенная кукла никем до меня нетронутая.
Неопытность так и пёрла из неё, за дерзостью и хамством скрывалась ранимость или банальная боль. А моя совесть всё крепче засыпала, предвкушая сытый вечер.
4. Лика
Мама залилась краской, на бледных впалых из-за болезни щеках проступили багровые пятна. Отведя взгляд, она нервно теребила край собственной тёплой шали.
Сочувствие, тревога, а главное, неуемная волна открытого возмущения поведением Ляли, болезненно царапали сердце.
И пока я закипала на медленном огне злости, мама понемногу отпустила ситуацию и решила успокоить меня. Выбрав самый тихий тембр голоса, тягучий и обволакивающий. Словно я маленький ребёнок, которого стоит утешить разговором.
— Лика, мне не нужно быть при смерти, чтобы понять, насколько ты самоотверженна. А ещё мне не нужна никакая жертвенность, чтобы всегда быть живой в твоём сердце, — похлопав ладонью по пустому месту на своей койке, мама пригласила присесть рядом с собой. Близость и тепло должны разрядить обстановку. — Я горжусь тобой, детка. И тем, какой ты выросла. Взрослая, моя девочка, хрупкие плечи, которой несут такой непосильный груз!
Мама мягко потянула меня в свои объятия. Но боясь не справиться с накатившими эмоциями, что уже успели пройтись по телу дрожью, я позволила себе лишь опустить голову на мамино плечо.
Осторожно, нежно, так, будто она хрупкая куколка и мне необходимо сберечь её любым путем.
Слёзы предательски защипали в уголках глаз, пришлось даже посильнее закусить губу, лишь бы сдержать накатывающую истерику.
Какая с меня поддержка, если я на грани истерического помешательства?!
Ласковые движения маминой ладони переместились со спины на макушку. Погладили волосы, заправили за ухо непослушную прядь и подарили каплю успокоения.
— Я не имею права просить тебя совершать что-то аморальное ради моего спасения. И не желаю, чтобы ты убивала себя мыслями о продаже своего тела ради продолжения лечения, — вкрадчиво продолжала она. — И я так восхищаюсь тобой, твоей силой духа, что словами не передать.
— Мам, я даже и не против…, — слова застряли в горле, не желая появляться на свет. — Такого рода проституции, если таким образом я продлю твою жизнь, — зацепившись именно за тему торговли себя, бросилась объяснять. — Но Андрей Юрьевич женат. Как? Как я могу лечь под мужчину, чья жена сама постоянный клиент этой клиники? Это ведь неправильно! Верно?
Буквально выпрашивала положительный ответ, чтобы мама поддержала мою нетерпимость с мыслью разрушать чью-то семью ради спасения жизни.
— Никогда не предавай ни себя, ни своё тело ради какой-то выгоды. Будь собой, будь такой же чистой и открытой, — её голос ожидаемо дрогнул, а скатившиеся слезы обожгли мой лоб. — А Ляльку прости. Глупая она, юношеский максимализм во всей красе. Больно ей…
— А мне не больно? А?
Не выдержав, вскочила на ноги, дергано тряхнула головой, словно отгоняя и мрачное настроение, и мамину незаслуженную к Ляле жалость.
Ответа не последовало, лишь совестливый укол пришелся в самое сердце, когда я заметила мамины уставшие глаза полные слез.
— Извини, — понуро посмотрела себе под ноги, понимая, что я не в том положении, чтобы закатывать истерики. Маме и без этого, было несладко, счёты сводить нужно не с ней, а с бестактной Лялей. Мне не терпелось её догнать и отшлепать, раз маме никогда не приходило это в голову. — Я пойду, мам. Сегодня смена в клубе, а завтра ещё и семинар. Перед учёбой постараюсь забежать к тебе.
— Иди, дорогая. Люблю тебя, — прижалась сухими и почти обескровленными губами к моему виску.
Поцелуя и крепких объятий хватило, чтобы притупить отчаяние, но не простить Ляле оскорбления.