Яд! Я отшатнулась, ужас лишил меня дара речи. Я видела лицо моего мужа, мрачное и решительное. Повернувшись, я ринулась к двери и бросилась на нее, будто мое хрупкое тело могло преодолеть этот барьер. Его руки обвились вокруг меня, оторвали меня от двери — я лягалась, царапалась и пыталась кричать изо всех сил.
Николас зажал мне рот рукой, я укусила его в руку и почувствовала вкус его крови, и только тогда услышала, как он тихонько выругался. Он бросил меня на кровать и, прежде чем я успела вскочить с нее, навалился на меня, прижимая к постели всей своей тяжестью. Он все еще прижимал ладонь к моему рту и носу с такой силой, что мне казалось, что, не сумев справиться со мной с помощью лестницы и яда, он решил меня задушить.
Я перестала сопротивляться. Моя воля к жизни испарилась в тот момент, когда пришло осознание того, что я так ошибалась в своем муже.
При жизни я отдала ему свое сердце. В смерти отдам свою душу.
Закрыв глаза и все еще с трудом дыша, я пробормотала:
— Ладно, делай со мной что хочешь. Убей меня!
Он молчал, и я думала, что слышу стук его сердца, а возможно, это стучало мое. Наконец он прошептал:
— Не будь идиоткой.
Я снова подняла на него глаза. Мы смотрели друг на друга, лица наши были так близко, что мы почти касались друг друга носами, и постепенно жар его тела победил мое оцепенение, и я почувствовала, что тело мое, соприкоснувшись с его телом, будто растаяло. Он снова зашептал:
— Если я отниму руку от твоего рта, обещаешь не кричать?
— Нет.
— Не обещаешь кричать или обещаешь не кричать?
— Тебе придется рискнуть!
Он не решился убрать руку от моих губ.
— Ты меня выслушаешь, леди Малхэм, и, когда я закончу, если у тебя будет желание кричать, кричи во всю глотку. А пока что будешь отвечать мне кивком головы. Тебя столкнули с лестницы?
Я кивнула и почувствовала, как тело его будто одеревенело.
— Я не толкал тебя.
То, как прищурились мои глаза, видимо, показало моему мужу, что я ему не поверила.
— Меня не было рядом с тобой, когда ты упала, — продолжал он. — Поверь мне.
При этих его словах я сделала попытку рассмеяться. Именно доверие к нему заставило меня оказаться в таком бедственном положении. Он медленно отнял руку от моего рта. И я выплюнула ему прямо в лицо:
— Лжец!
Потом рванулась и чуть было не опрокинула его.
Я молотила его изо всех сил, но он вскоре лишил меня этой возможности, схватив за руки и пригвоздив их к кровати. Он гневно смотрел мне прямо в глаза.
— Для той, кто сделал обман формой жизни, называть кого-нибудь лжецом не подобает… Мэгги!
Я подозревала, что он знает, кто я на самом деле, теперь признание этого вызвало у меня больший страх, чем тысяча угроз смерти. Я на короткое мгновение лишилась чувств. Когда я снова открыла глаза, то у меня еле хватило сил прошептать:
— Как давно ты знаешь?
— Я это заподозрил с самого первого раза, когда попытался писать твой портрет. Мне было трудно схватить сходство, в то время как в моем сознании и памяти было запечатлено одно лицо, а видел я другое.
Выпустив мои руки, Николас отвел локон черных волос, прилипших к моей щеке.
— Ты изменилась, Мэгги. Той девушке, в которую я влюбился два года назад, не пришло бы в голову мстить мне.
— Тому человеку, которого я полюбила два года назад, не пришло бы в голову травить меня, — возразила я.
Итак, мы лежали рядом, грудь к груди, бедро к бедру, и каждый выложил карты на стол. Наконец Николас соскользнул и лег рядом, правда, не убрав ноги с моего бедра и рукой все еще обнимая меня за талию.
— Мэгги, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Время признаний пришло. Мы должны доверять друг другу. Я не пытался тебя убить. А это значит, что кто-то другой в этом доме пытался с тобой разделаться. И не один раз, а дважды. Разница в том, что во второй раз метили в нас обоих.
Я недоверчиво подняла бровь, отказываясь верить и даже посмотреть ему в лицо. Если бы я это сделала, я не смогла бы за себя поручиться.
— Чай был предназначен для нас обоих, — сказал он.
— Но его приготовил ты. Не станешь же ты это отрицать?
— Нет. А это значит, что яд добавили в молоко позже. Я налил его в кувшин сам.
— Полагаю, что этот яд витал над твоей головой, пока ты не отвернулся, а потом камнем упал в молоко и оказался там до того, как ты смог его обнаружить.
— Прекрати, кто-то пытался убить меня, и настроение у меня слишком скверное, чтобы выдержать твой сарказм.
— Итак, что же новенькое мы узнали?
— У тебя жало, как у осы, Мэгги. Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, за что это я полюбил тебя тогда, когда увидел впервые.
— Потому что я была единственной женщиной, способной терпеть твою невероятную самонадеянность и высокомерие.
— Ага. Спасибо, что разъяснила.
— Не стоит благодарности.
Я не увидела, а скорее почувствовала его улыбку, скорее услышала в его голосе, потому что продолжала смотреть не на него, а в сторону. И в следующий момент его губы оказались у самого моего уха, и он сказал:
— Я вышел из кухни буквально на десять минут, чтобы проведать Матильду. Я ведь сказал, что она нездорова.
— Убедительное алиби. Чертыхнувшись, Николас вскочил с кровати и заходил по комнате.
— Черт возьми, если бы я хотел тебя убить, Мэгги, я спихнул бы тебя со скалы в бухте!
— Ты просто заговаривал мне зубы, убаюкивал меня ложным ощущением безопасности.
— Ради всего святого! Ты говоришь совсем как Брэббс.
— Он считает тебя безумцем.
— Напомни, чтобы я не забыл его поблагодарить, когда увижу в следующий раз.
Я перекатилась на противоположный край кровати, но отсюда мне было видно окоченевшее тельце Вельзевула. Вздрогнув, я заняла прежнее положение, выжидая следующего шага моего мужа.
Некоторое время он продолжал расхаживать по комнате: к окну от кровати, к двери от окна. Наконец он вытащил из кармана ключ и вставил его в замок. Мои глаза округлились, когда я услышала скрежет — он запер дверь изнутри.
«Итак, — подумала я, — вот оно. Начинается».
Когда Николас повернулся лицом ко мне, я спросила:
— Ты хоть разрешишь мне увидеть сына перед тем, как сделаешь это?
Милорд нахмурился:
— Скажи точнее, Мэгги, что ты имеешь в виду, говоря «это».
— Конечно, перед тем, как убьешь меня.
Он пробормотал какое-то ругательство, потом сделал шаг к кровати. Время будто остановилось — я вглядывалась в его лицо в трепетном свете свечи. Я не замечала в его лице ни гнева, ни горечи, как много раз прежде, после моего прибытия в Уолтхэмстоу. Да, я видела в нем боль и смущение, и беспокойство. И в этот момент у меня возникло сильное искушение поверить ему.
Когда он заговорил снова, голос его показался мне усталым и напряженным.
— Мэгги, я думаю, ты уже поняла, что кто-то систематически добавлял в мою пищу или питье наркотик.
Я продолжала молчать, и он снова выругался, и провел рукой по волосам.
— Неужели не ясно, что тот, кто отравлял меня, не остановится перед тем, чтобы убить меня?
— Нас, — поправила я. — И эти два события, возможно, не связаны друг с другом. Если кто-то хотел тебя убить, то мог бы попытаться это сделать давным-давно. Зачем надо было дожидаться момента, когда мы поженимся?
Он снова устремил на меня пристальный и мрачный взгляд своих черных глаз. Потом отвернулся.
— Мне предстоит еще так много вспомнить, Мэгги. В памяти моей еще так много белых пятен. И, возможно, всего я не вспомню никогда. Я не могу утверждать однозначно, что не убивал Джейн, что я никому не нанес ущерба в период своего умопомрачения.
Я было отрыла рот, чтобы запротестовать, но он заставил меня умолкнуть.